Григорий Шелихов - Владимир Григорьев

Шелихов явно торопился с отъездом, он хотел застать президента коммерц-коллегии на дому. Но Альтести еще не исчерпал ассортимент возможных услуг и имеющихся у него товаров. Человек, ежели правильно о нем понимать, по мнению Альтести, самый ходкий и самый дешевый или дорогой, смотря к чему предназначается, товар. Стамбульская профессия и петербургская практика в доме патрона Зубова навсегда убедили в том Альтести. Богатые турки, левантийские и французские купцы, английские лорды и русские бояре — все они на один покрой шиты и до гурий охочи, и этот сибирский купец, раз миллионщиком стал, должен тяготеть к сладчайшему из наслаждений.

— В Сибири… Сибирь… — запинаясь говорил Альтести, вплотную подходя к мореходу и не сводя с него глаз, — бедна Сибирь радостями жизни, Григорий Иваныч. Нет у вас цветочков этаких, чтобы голова от них кружилась, душа умилялась благоуханием невинности, белизной лепестков, негою. Вместо роз и фиалок у вас остячки, бурятки, алеутки. Для чего жить человеку, если дано ему красоту и чувство ценить? Тяжело среди сибирской дикости, и потому хочу вам предложить гувернатку.

— Гувернатку?! Хватает и без них начальства, на кой она в нашем торговом деле? — удивился Шелихов, с беспокойством следивший за словесными петлями Альтести.

— То есть как это начальство? — в свою очередь изумился Альтести. — Не начальство — девицу, нежную, всеми изяществами украшенную, которая сама начальства и покровителя искать принуждена, в дом предлагаю… Государыня по прожекту Ивана Ивановича Бецкого «Воспитательное общество благородных девиц» учредила — новой породы женщину выводят, — они и на клавикордах обучены и танцы придворные танцуют, в живых картинах богинь и нимф мифологических во всей прельстительной натуре изображать привычны, по-французски даже меж собой изъясняются, а в остальном… богатые и знатные замуж выходят, а бедные и сироты, предназначенные для обучения детей и смягчения родительских нравов, места ищут в хороших домах, а дальше… дело хозяйское! Люди высокопоставленные в призрении иных сирот, бывает, особо заинтересованы и очень даже милостями и покровительством отблагодарить могут… Вы видали в кабинете Платона Александровича портрет девиц Чоглоковой и Шепелевой? Премиленькие! Выбирайте любую, а все остальное препоручите мне… Понимаете?

— Понял, все понял, господин Альтести! — сказал Шелихов. — Не гожусь я для такого… и жену мою Наталью Алексеевну обидеть не хочу. Дочку замуж выдал, внуков ожидаю, и вторая в невестах ходит, а сын… сыну на мифологической девице жениться не дозволю. Не подошел товар. Прощевайте, Симон Атанасович! — Ссориться с опасным и блудливым пройдохой он не хотел, но предпочел, если на то пошло, отказаться от чьих угодно милостей и благоволения, но не допустить проникновения столичной заразы в дом, в свою семью.

Но, раскланиваясь, Альтести спохватился:

— Да! Еще хочу вам дать совет, господин мореход: заканчивайте дела и поскорей домой выезжайте. Ольга Александровна, — не употребите во зло доверие, — разлютовалась на вас, выезжайте скорей… Каждый день она невесть что на вас Платону Александровичу выдумывает и Ивана Акимовича, супруга своего, разжигает…

Не пристроив зубовских «гувернаток», Альтести решил выслужиться перед своим всемогущим патроном с другой стороны. Давно научившись разгадывать желания и тайные помыслы его, умный грек видел, что проживание морехода в столице внушает Зубову какое-то беспокойство, и правильно разгадывал его причину. Зубов знал неудержимую любознательность государыни, любознательности этой и годы не положили предела, и потому боялся услышать в один прекрасный день благосклонно-материнское:

— А почему вы до сих пор, mon petit poucet,[41] не хотите показать мне американского медведя, о коем так много, со всех сторон слышу, говорят в столице? Неужели не приведешь ко мне человека, столь заслуженного перед отечеством?

А медведь, это признавал и Зубов, на женский вкус занятен и на язык не туп, да если бросится в глаза сходство с Алешкой-кулачником (Зубов презирал, но и боялся всех Орловых, особенно Алексея вместе с его братом Григорием, столь близким в молодости Екатерине и восхождению ее на трон), — вот и конец головокружительному счастью, упоению славой и почетом, золотому дождю!

Ревнуя только к этим атрибутам жизни, — ревновать царственную покровительницу как женщину Зубову не приходило в голову, — временщик готов был на все, чтобы Шелихов поскорее отправился восвояси.

— Уезжайте скорей, Григорий Иваныч, с глаз сойдете — все забудется, — продолжал Альтести, — Ольга Александровна и Америку под злостью своей может схоронить! Уезжайте, чтобы худого чего не вышло, а я на себя комиссию от вас приму провернуть, что поручите… Вознаграждением, ласкаюсь, не обидите, не таковский вы человек!

Мореход задумался. Ольга Александровна и особенно ее всесильный брат, если он станет на ее сторону, и впрямь могут навсегда закрыть ему дорогу в Америку, одним мановением перста зачеркнуть труды всей жизни, превратить в обломки кораблекрушения созданное нечеловеческими усилиями благосостояние и даже самую память о подвиге его жизни.

— Спасибо за упреждение, Симон Атанасович! — просто сказал Шелихов, не понимая причин доброжелательства Альтести. — Зажился я в столице, пора и честь знать. Благовещенье не за горами, а там и Пасха, — после Святой на Сибири реки тронутся, по весне летом путя у нас нет… Пора, ох, пора! И соскучил я, да и боюсь на чужой стороне навсегда остаться, — простодушно проговорил мореход, впервые выдавая закравшуюся в душу мысль о смерти, о которой никогда не думал ранее.

Григорий Иванович извлек из-под подушки заложенную в головах изрядную кожаную сумку и прикинул на руке вес одного из мешочков, вытащенных из нее.

— Возьмите, Симон Атанасович, песочку… золотого, самородного. Червонцев на пятьдесят будет в нем — это за совет ко времени.

У Альтести разгорелись глаза. Схватив мешочек с золотом и забросив за спину охапку отобранных мехов, перевязанных мочалою, бормоча слова благодарности, он задом стал пятиться к дверям, как бы боясь, что хозяин в последнюю минуту разгадает механику его нехитрых фокусов и отнимет незаслуженно брошенную богатую подачку.

Вошел Аристарх и растерянно отступил перед двигавшимся на него меховым чучелом. Но, разглядев под шкурами оливковое лицо Альтести, укоризненно закачал седой головой.

— Сколько дворов хрестьянских под себя закупит, бусурман некрещеный! — с сердцем буркнул старый дворецкий. Он упорно считал Альтести турком и не верил в принадлежность его к греческой церкви. — Лошади поданы, Григорий Иванович!

Как только грек ушел, Шелихов сунул за пазуху поддевки оба указа и выехал к Воронцову на Березовый остров.

Великий зодчий российского барокко Варфоломей Растрелли Младший за полвека до того отстроил дворец Воронцовых. Род светлейших князей Воронцовых исчез с лица земли, монументальное создание гения Растрелли осталось.

Родитель Александра Романовича, граф Роман Илларионович Воронцов, имел прозвище «Роман — большой карман». Он обставил свой дом с умопомрачительной роскошью. Под защитой своего младшего брата Михаила Илларионовича — великого канцлера — и под сенью старшей дочери Елизаветы, всесильной фаворитки скудоумного голштинского блазня Петра III, «Роман — большой карман» прославился как один из наиболее бесстыдных неуемных лихоимцев того времени. Безнаказанно обделывая самые вопиющие беззакония, он составил огромное состояние для своего рода.

Александр Романович был воспитанником своего бездетного дяди-канцлера, женатого на графине Анне Скавронской, двоюродной сестре императрицы Елизаветы. Анна приходилась родной племянницей жене Петра I Екатерине Скавронской. Петр I при короновании Екатерины императрицей издал указ, по которому крестьянский род Скавронских возводился в графское достоинство. Александр Романович отличался в своем роду тем, что, оберегая права просвещенного собственника пятидесяти тысяч крепостных душ и трехсот тысяч десятин земельных владений, с многочисленными заводами и фабриками, питал непобедимое отвращение к ужасам французской революции. Но в то же время, вместе с младшим своим братом Семеном, удачливым дипломатом, безвыездно прожившим вторую половину жизни в Англии на посту российского посланника, — оставался страстным поклонником французских просветителей и английского политического устройства. В окружавшей трон толпе «ловцов счастья» Александр Романович выгодно выделялся широтой кругозора, отсутствием угодливости и независимостью мнений и образа действий.

Он был непримиримым противником многочисленных «воспитанников» государыни-матушки и особенно последнего из них — Зубова, сочинившего по адресу обоих братьев Воронцовых презрительную кличку «ан-гло-ма-а-ны», благосклонно принятую императрицей. Александр Романович вызывал к себе особенно холодное отношение государыни тем, что покровительствовал Радищеву — «бунтовщику хуже Пугачева». Екатерина была совершенно убеждена, что Радищев издал свое «Путешествие» по наущению Александра Романовича. Переписка между государственным преступником и президентом коммерц-коллегии не могла остаться для нее секретом. Знала Екатерина и о том, что Воронцов посылает Радищеву книги, а равно оказывает «илимскому злодею» и его семье материальную помощь.