Двойная спираль. Забытые герои сражения за ДНК - Гарет Уильямс

включал маниакальную депрессию, эпилепсию и алкоголизм, которые неочевидно являлись наследственными. А когда дверь открылась, легко было спуститься в ад промышленного массового убийства евреев, цыган, гомосексуалистов и других, чьи гены были недостаточно арийскими.Военные действия

Нацификация науки имела серьезные последствия в Германии и за ее пределами. Университетская клиника в Тюбингене[494], которая некогда снабжала молодого швейцарского врача пропитанными гноем повязками, превратилась в передовой евгенический центр, где хирурги проводили сотни принудительных стерилизаций. В Институте Роберта Коха в Берлине блестящий, но недостаточно сочувствующий нацистам Фред Нойфельд был снят с должности директора[495] и взят почетным ассистентом с низкой оплатой. Нойфельд продолжил собственные исследования, не обязанный теперь контролировать новые исследовательские программы института, такие как вакцины от сыпного тифа[496], при тестировании которых погибли сотни заключенных в Бухенвальде.

Герхард Домагк, руководитель фармакологии в химическом гиганте «ИГ Фарбенидустри» (IG Farbenindustrie), обнаружил, что немецким ученым теперь стало опасно иметь контакты с иностранцами. Домагк возвестил о начале эпохи антибиотиков, показав, что анилиновый краситель пронтозил красный[497] убивал бактерии и мог вылечить серьезные инфекции, такие как заражение крови и гонорея. В полночь 26 октября 1939 года[498] Домагка разбудила телеграмма из Стокгольма, сообщавшая, что ему только что присуждена Нобелевская премия по физиологии и медицине. Пока Домагк с женой переваривали эту новость, раздался телефонный звонок. Звонили из пресс-службы Рейха в Берлине с напоминанием, что если ему предложили Нобелевскую премию, он должен от нее отказаться.

Домагк сдуру написал благодарственное письмо[499] в Нобелевский комитет, где упоминалось, что, возможно, он не сможет присутствовать на церемонии вручения. Его предчувствие полностью оправдалось. Через несколько дней по личному приказанию Гитлера за ним пришли из гестапо. Домагк проигнорировал приказ Гитлера[500], запрещавший всем гражданам Германии принимать Нобелевские премии; он был отдан после присуждения Нобелевской премии мира Карлу фон Осецкому, антифашистскому журналисту, чьи обличения зверств нацистов мешали проведению Берлинской олимпиады. К счастью, Домагк был отпущен целым и невредимым[501] после недели тюрьмы. Находясь в заключении, он был назначен почетным членом Немецкого общества по борьбе с венерическими заболеваниями – благодаря эффективности пронтозила в лечении гонореи, тогда свирепствовавшей в немецкой армии. Стороживший Домагка охранник был убежден, что имеет дело с сумасшедшим, поскольку тот утверждал, что оказался в тюрьме, так как получил Нобелевскую премию[502].

Столкновение Домагка с фюрером побудило другого нобелевского лауреата предпринять решительные действия. Вскоре после того, как Гитлер пришел к власти в 1932 году, Макс фон Лауэ стал директором Института Кайзера Вильгельма по физике, когда текущий директор – Альберт Эйнштейн – решил не возвращаться в Германию из поездки в Бельгию. Фон Лауэ знал, что находится под подозрением за критику нацистской «немецкой физики»[503] и поддержку «еврейской физики» Эйнштейна. Теперь, боясь нежданного стука в дверь, он отправил свою золотую Нобелевскую медаль[504] на хранение другу – физику Нильсу Бору в Копенгаген. Это было рискованное мероприятие, поскольку вывод активов Рейха путем пересылки ценностей за пределы страны карался смертной казнью.

Медаль фон Лауэ лишь несколько месяцев провела в убежище в Копенгагене. 9 апреля 1940 года немецкие войска вошли в Данию и к обеду были у дверей лаборатории Бора. Поскольку на медали было выгравировано имя фон Лауэ, она могла стать его смертным приговором. Один из коллег Бора, венгерский химик Дьёрдь де Хевеши, воспользовался старым трюком алхимиков, чтобы скрыть улики. Он растворил медаль в ужасно агрессивной царской водке, сделанной из концентрированной азотной и соляной кислоты. Реакция шла мучительно медленно, но, в конце концов, 200-граммовая медаль превратилась в невзрачный оранжевый раствор. Она хранилась в бутылке на полке лаборатории, дожидаясь в химической неопределенности конца войны, когда Хевеши выделил золото из раствора и отправил его в Шведскую академию. Медаль была заново отлита и вручена фон Лауэ в 1952 году.

Смена режима

В сентябре 1939 года для Освальда Эвери тоже настали тяжелые времена. Его жизни ничто не угрожало, но при том, что до пенсионного возраста оставалось всего четыре года, будущее выглядело неопределенным. Рокфеллеровский институт и больница сменили руководство, а с ним и курс. Саймон Флекснер, диктатор с тихим голосом и пронзительными голубыми глазами, вышел на пенсию в 1936 году, проведя 35 лет в должности директора. Его преемник, Теодор Гассер, был столь же блестящим[505] и стремящимся оставить свой след – но путем победы над раком, сердечными болезнями и туберкулезом. Долевая пневмония пропала из списка Рокфеллеровского института на уничтожение. Это было сурово, но справедливо, поскольку «Капитан армии смерти», казалось, отступал, унеся лишь 25 000 жизней в 1936 году – половину от числа его жертв в 1908 году. И Эвери не мог заявлять свои права; он провел большую научную работу, но не нашел волшебной пули, которая остановила бы пневмококки на его пути.

Руфус Коул ушел с должности директора больницы в 1938 году Коул был соратником и близким другом Эвери. Новый директор[506], Том Риверз, не был ни тем, ни другим. Риверз также был умным, безжалостным, трудоголиком и тираном. Он был известен как «отец американской вирусологии», и бактерии навевали на него тоску. Пневмония интересовала его лишь в том случае, если была вызвана вирусами, а значит, преемником Эвери в качестве главы лаборатории по исследованию пневмонии не мог стать бактериолог.

Последним молодым талантом, найденным Эвери[507], был Колин Маклауд, проработавший с ним пять лет. Маклауд был земляком Эвери из Новой Шотландии, и его детство также было сломано религией. Несмотря на то что он пересек Канаду вдоль и поперек вместе со своим отцом, пресвитерианским священником, Колин был готов начать изучать медицину в Университете Макгилла, когда ему было 15 лет; но его не были готовы принять, так что он подождал год, заменяя тем временем однорукого учителя начальных классов.

Закончив обучение на врача в 1932 году, Маклауд получил стипендию на работу в лаборатории Эвери. Он прибыл летом 1934 года, когда Эвери был в отпуске в штате Мэн. Он точно знал, чем хотел заниматься, и, не дожидаясь, пока Эвери обратится к нему с традиционной вступительной речью Red Seal, начал самостоятельно учиться трансформировать пневмококки[508]. В процессе он создал вариант R отвратительного пневмококка типа III, который убил одного из страдавших пневмонией пациентов Коула в 1916 году. Этот вариант был поразительно