Как убедить тех, кого хочется прибить. Правила продуктивного спора без агрессии и перехода на личности - Бо Со
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Отмечая и признавая эти изменения в своем мировоззрении, Джеймс Фармер и Малкольм Икс на одной из их последних встреч шутили, что они, наверное, скоро махнутся, не глядя, своими политическими позициями. «И вполне вероятно, правильно бы сделали», – писал Фармер[151].
Однако на этом замечательная идея подобного обмена позициями или даже параллельного движения вдоль двух полюсов упирается в стену. По моему опыту, хорошие дебаты крайне редко приводят к тому, что одна из сторон решительно и окончательно переубеждает другую. Куда чаще имеет место некоторая корректировка убеждений обеих сторон. И эти новые идеи далеко не всегда отображаются, образно говоря, на бинарных файлах прошлого, превращая, скажем, сторонника интеграции в националиста или наоборот. Это скорее синтез. И то и другое. Ни то, ни другое.
В 2006 году профессор организационного поведения Кристина Тинг Фонг высказала предположение, что между эмоциональной амбивалентностью (одновременное переживание положительных и отрицательных эмоций) и творчеством (умение распознавать необычные взаимоотношения между концепциями) есть определенная связь[152]. Обсуждая результаты двух экспериментов в этой области, профессор предположила, что амбивалентность может сигнализировать людям о том, что «они находятся в необычной среде. Это, в свою очередь, повышает их чувствительность к необычным ассоциациям». И каков же ее вывод? Что у нас нет достаточных оснований полагать, будто менеджеры должны активно поощрять эмоциональную амбивалентность на рабочем месте, но есть вполне веская причина «более взвешенно оценивать потенциальные последствия смешанных эмоций».
Дебаты и опыт интеллектуальной амбивалентности работают похожим образом. При столкновении с реальным вызовом нашим текущим взглядам и убеждениям у нас есть не только варианты переть напролом или, наоборот, «удрать с корабля», мы также можем подумать еще раз и найти третий путь. Это еще один важный аспект дебатов как образовательного инструмента. Они учат нас, как продолжать учиться и как учиться друг у друга, и для этого нужно просто не прерывать разговор.
* * *В один из последних дней лета, 27 августа, через две недели после окончания турнира на Бали, я приземлился в Пекине и поймал такси до Университета Цинхуа. Сидя на пассажирском сиденье старенькой Hyundai Elantra, я почувствовал, как на меня со всех сторон обрушилась чужеродность всего окружающего: жуткий смог, неимоверное количество огромных серых зданий, рычащий пекинский акцент таксиста и, несмотря на все это, потрясающая харизма неизведанного. Затем машина подкатила к огромному утопающему в зелени кампусу, и по ее движению я понял, что нахожусь рядом со своим новым домом.
При проектировании Шварцманского колледжа, резиденции и учебной базы для нашей программы, архитекторы явно черпали вдохновение в традиционных китайских домиках на заднем дворе, но внушительные стены здания, украшенные деталями из насыщенно-красного дерева, напомнили мне крепость. Наша программа – она объединяла пятьдесят американцев, двадцать пять китайцев и еще сорок пять людей самых разных национальностей – была призвана стать мостом прежде всего между Китаем и США, в меньшей степени между всем остальным миром. Формулировки ее главной цели варьировались от совсем расплывчатых (продвижение межкультурного понимания) до эпических (спасение из так называемой ловушки Фукидида – это концепция, согласно которой столкновение между новой, только заявляющей о своей силе державой и действующим гегемоном неизменно ведет к войне). Катя сумку через вестибюль с кондиционером в свою комнату на третьем этаже, я думал о том, чем же закончится этот социальный эксперимент.
Первые несколько месяцев программы мы, студенты, в основном ребята лет двадцати с небольшим, подходили к задаче культурного обмена с жестким профессионализмом. Во время дискуссий в классе люди говорили с решимостью послов: «Как китаец, я бы сказал…», «Большинство людей в Америке сказали бы» – что-то в таком духе. Более практические компоненты нашей учебной программы – они сочетали в себе занятия по государственной политике и бизнес-администрированию – призваны были научить нас профессиональному навыку преодоления социальных и идеологических барьеров: один из курсов так и назывался, «Амбикультурный стратегический менеджмент». Это несколько снижало качество нашего дискурса.
Меня это вполне устраивало. Я намеревался использовать эти десять месяцев в Пекине для отдыха от всего, что безраздельно владело мной во время обучения: от конкуренции, самопрезентаций, самовольного захвата площадок для публичных выступлений. Большинство выходных я путешествовал с двумя друзьями – художником из Китая и поэтом из Пакистана, – стараясь откладывать интерпретацию в пользу опыта. Мы путешествовали налегке на огромные расстояния, через каналы Сучжоу в горы Синьцзяна, и постоянно общались друг с другом на нашем собственном языке симпатии и привязанности.
В год, проведенный мной в Цинхуа, мир менялся в поистине головокружительном темпе. Через три месяца после начала программы, аккурат когда мы с однокурсниками готовили рождественский ужин, США объявили Китай «ревизионистской державой», которая стремится бросить вызов американскому влиянию, ценностям и процветанию. Пекин назвал это «злонамеренной клеветой». В феврале 2018 года – самом коротком месяце в году, который мы полностью посвятили напряженной работе над магистерскими диссертациями, – глава КНР отменил ограничение срока пребывания в должности председателя. Через несколько недель после этого, в марте, США ввели пошлины на китайскую сталь и алюминий, запустив каскад ответных действий, получивший название «торговая война».
А тем временем менялось и сообщество Шварцманского колледжа. Поначалу люди в общих гостиных и городских барах охотно завязывали дружеские отношения и ныряли – сначала осторожно, а потом и, что называется, без оглядки – в отношения романтические. Они пожинали сложные, но такие приятные плоды душевной и физической близости.
А потом, по мере серьезных изменений в нашем внутреннем и внешнем мире, мы с однокашниками начали говорить друг с другом в совсем ином тоне. Если до этого наши аудитории были наполнены страстными декламациями – с акцентом на согласных и удлинением гласных – или неспешной дипломатичностью, то теперь в них царили более приглушенные звуки. Люди говорили в основном от себя, а не от имени коллектива, сообщества или нации. Их речи пестрели сомнениями и вопросами без ответа. Иногда в паузы превращались целые предложения, а затем и разговоры.
В такие моменты мне казалось, что я слушаю людей, занятых истинным, «чистым» образованием. Это был не столько приукрашивающий, защитный звук утверждения, сколько нежный голос восприимчивости – тот, который зиждется на уверенности, что тебя непременно внимательно выслушают и это принесет плоды в форме более богатого, конструктивного, полезного разговора. Дебаты – и их уроки о том, как надо проигрывать, – помогали людям получить доступ к этому голосу, что, несомненно, шло на пользу и самому этому виду деятельности.
С момента моего приезда в Китай местные дебатные общества много раз приглашали меня выступить на их турнирах и тренировках. Я обычно отвечал на эти приглашения запиской с извинениями и объяснением, что для меня дебаты закончились. Но в апреле, уже ближе к концу учебного года, я все же принял несколько таких приглашений – отчасти из-за их настойчивости, а отчасти из любопытства.
И вот одним прекрасным субботним днем, катясь на велосипеде в местный университет, чтобы судить небольшой турнир по дебатам для учащихся средних и старших классов, я задумался о том, что же ждет меня впереди.
Надо сказать, Китай много лет конкурировал в мире дебатов глобального уровня без особого успеха. То же можно сказать о большинстве азиатских стран – за редкими исключениями (Сингапур и Малайзия). Во многом это, конечно, объяснялось языковым барьером, то есть изначально выгодным положением западных англоязычных стран. Но, по моему мнению, часть вины лежала также на более жестких, нисходящих системах азиатского образования, с одной из которых я имел «удовольствие» лично столкнуться во времена своего сеульского детства и теперь, гораздо позже, в Пекине.
Но то, что я увидел на том турнире, превзошло все мои ожидания и заставило поверить в эффективность огромного «трубопровода» талантов. Ребята в возрасте от пятнадцати до восемнадцати лет свободно говорили на языке дебатов. Они страстно отстаивали свою позицию, порождая у слушателей очень редкое чувство: что на карту поставлено многое. Более того, эти школьники, казалось, обладали естественным чутьем и пониманием того, что их точка зрения на аргумент или проблему не единственная и,
