Как убедить тех, кого хочется прибить. Правила продуктивного спора без агрессии и перехода на личности - Бо Со
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я завидовал этим детям. Они находились сейчас там, где был я тринадцать лет назад, – на самом излете крутейшей кривой обучения – и впереди их ждало очень много прекрасного и интересного. Крутя в сумерках педали обратно в Университет Цинхуа по узким проездам в плотном пекинском движении, я все думал, что будет дальше с этими школьниками, с такими интересными умами. Некоторые из них нацелились на международную карьеру, но большинство говорило, что они намерены остаться дома, в Китае.
Уже паркуя велосипед у ворот Шварцманского колледжа, я мысленно пожелал этим детям всех возможностей использовать в дальнейшей жизни все, чему их научили и научат дебаты: знания, навыки и мотивацию убеждать других; умение выигрывать и проигрывать с изяществом; способность принимать амбивалентность окружающего мира. А еще мне очень хотелось надеяться, что демократические общества не оставят такое образование без внимания, чтобы, когда придет время защищать наши ценности в дебатах на мировой арене, у нас был шанс на успех.
Глава 8. Взаимоотношения: как оставаться вместе в борьбе
Красивый дуплекс красного кирпича на Киссинг-Пойнт-роуд был выставлен на продажу в апреле 2009 года по банальной причине – развод предыдущих владельцев. Когда мы с родителями ясным осенним утром приехали на осмотр недвижимости в тот район, агент тут же сообщил, что нам невероятно повезло. Воздух внутри дома был спертым и едким. Пожилая женщина сидела в темной гостиной с пурпурными стенами и смотрела телевизор. Оглядывая спальню, все еще супружескую, я не мог не думать о несчастье, некогда разросшемся и воцарившемся в этом доме. Позже тем же вечером мама позвонила агенту и назвала свою цену. А менее чем через месяц мы втроем приступили к созданию собственного семейного гнездышка.
Итак, в августе 2018 года, проведя год в Китае, а в сумме пять лет за границей, я вернулся в дом на Киссинг-Пойнт-роуд, который показался мне слегка потрепанным, и воссоединился с родными. Сад вокруг дома сильно зарос, лампы в комнатах сияли не так ярко, как прежде. После долгих лет жизни в общежитиях, где за тебя многие бытовые задачи выполняет персонал, я отстранился от ответственности – и от терпимости к несовершенству, – которая всегда идет «в пакете» с проживанием в реальном доме.
Мама и папа тоже сдали. Они оба разменяли шестой десяток и за ужином открыто говорили о перспективах выхода на пенсию. Папа перестал красить волосы, и его серебристая грива напомнила мне о дедушке. Родители признались, что, когда я в 2013 году поступил в колледж, они плакали несколько месяцев. Теперь, сидя за столом с самыми родными людьми в мире, я видел, что их лица немного повеселели, но не мог не задаваться вопросом, что мы все потеряли за те месяцы и годы.
На фоне этого крепнущего ощущения долга перед семейным гнездом и родными я чувствовал себя почти бессильным. Вообще-то я представлял свое пребывание тут как нечто вроде пит-стопа в жизни молодого специалиста – совсем непродолжительный период, когда мы с родителями будем с нежностью оглядываться и вспоминать прошлое. Однако с работой у меня были проблемы, а заоблачные цены на аренду жилья в городе делали переезд в собственное жилье совсем нереалистичным. Просыпаясь по утрам в своей детской спальне – уютной комнате, пахнущей запустением, – я видел пыльную выставку школьных трофеев и полученных на дебатах кубков. Вообще-то эти и более поздние занятия моей растянувшейся юности – стажировки, университетские братства – должны были бы стать для меня надежной подсказкой по поводу моего будущего. Но надежда на это бледнела и жухла с каждым днем.
К концу пребывания в Пекине я решил стать журналистом. Решение это основывалось не столько на расчетах, сколько на восхищении иностранными корреспондентами, с которыми я познакомился в Китае. В моих глазах, глазах человека, воспитанного в уважении к власти и стремлении добиваться ее одобрения, – сначала я был мигрантом, затем стал убежденным меритократом, – эти люди олицетворяли дух инакомыслия. Они скверно одевались и вечно охотились за впечатляющими историями. Этот карьерный выбор, признаться, продуманным не назовешь. У меня не было никакого опыта работы в новостных агентствах; сама отрасль находилась на спаде, на щедрые перспективы найма рассчитывать не приходилось. И все же это намерение, однажды сформировавшись, оказалось на редкость твердым.
Мама с папой никогда не просили меня пересмотреть свое решение. Они оставались непоколебимы, даже когда назойливый хор друзей и родственников становился все более громким и обвиняющим. «Ну и когда же наш Бо чем-нибудь займется?» Надо признать, без родителей я бы просто пропал, но и с ними я жил в вечном сумбуре метаний и сомнений. До этого я с немалым презрением относился к богатеньким успешным сверстникам, которые отказались от жизненных амбиций ради прибыльной работы в сфере консалтинга и финансов. Теперь же меня мучил вопрос, как долго может продолжаться такой идеализм и не был ли он ошибочным с самого начала.
В те месяцы я часто ловил себя на том, что страстно желаю какой-нибудь драмы – того, что отвлекло бы меня от рутины поиска работы. И это мое желание осуществилось в ноябре, причем не в форме самого события, а в виде шока после него.
Годом ранее, в августе 2017 года, правительство Австралии задало каждому зарегистрированному избирателю вопрос: «Нужно ли изменить закон и позволить однополым парам вступать в брак?» Опрос был добровольным и ни к чему не обязывал, но правительство обещало рассмотреть мнение народа. Нам достаточно было с сентября по ноябрь поставить галочку в нужной клеточке и вернуть заполненный бюллетень в оплаченном государством конверте.
Надо сказать, общество приняло тот опрос не слишком позитивно. Представители ЛГБТ-сообщества утверждали, что публичные кампании высвобождают в обществе скрытую гомофобию. Они ратовали за прямой закон о равенстве брака. А религиозные консерваторы, со своей стороны, опасались, что опрос разожжет антирелигиозные настроения и разделит религиозные общины.
Но все это не поколебало премьер-министра от консерваторов Малкольма Тернбулла в его стремлении узнать мнение народа. Он сказал следующее.
Неужели мы настолько плохо думаем о наших собратьях-австралийцах и об их способности обсуждать важные вопросы, представляющие общественный интерес, что говорим: «Вы не в состоянии вести конструктивную дискуссию о дефиниции брака, очень важного, по сути фундаментального, элемента нашей системы права и нашей культуры»? Австралийцы способны вести уважительную дискуссию – и не раз демонстрировали это[153].
Впрочем, опрос выявил не только лучшее, но и худшее в нашем народе. Многие семьи и сообщества нашли конструктивные способы выразить свое несогласие, но публичный дискурс не обошелся без взаимных оскорблений. Через год дискуссия достигла церкви. Так, отдельные сегменты Объединенной церкви Австралии активно выступили против нового определения брака, в том числе и конгрегация, к которой принадлежали мои родители.
Более того, некоторые конгрегации даже открыто обсуждали перспективу выхода из Объединенной церкви, то есть отступничества. И вот, чтобы замерить общественное мнение, пастор нашей церкви наметил на второе воскресенье ноября собрание паствы.
По моему опыту, восприятие людьми церкви имеет тенденцию стремиться к двум крайностям. Одни считают, что внутри религиозных организаций слишком много споров, и эта напряженность всегда на грани конфликта. Другие говорят, что в церкви, напротив, слишком мало разногласий, а сила догмы и идеологическая обработка подавляют любое инакомыслие в рядах прихожан.
Но ни один из этих взглядов не описывал церквей в тех местах, где я рос. Именно в воскресной школе я научился поднимать этические вопросы и спорить о них: «А всегда ли ложь – это плохо?», «Погодите, а почему Бог уничтожает в Потопе всех?» В некоторых отрывках Библии и вовсе прямо описываются споры. Авраам призывает Создателя подумать о невинных в Содоме и Гоморре; Иов ссорится с друзьями по вопросу страдания. Мы, дети, понимали эти истории по-разному и тоже спорили друг с другом, отстаивая свою точку зрения. В подобные моменты наша церковь очень напоминала какой-то хороший книжный клуб.
Конгрегации мигрантов-корейцев
