Как убедить тех, кого хочется прибить. Правила продуктивного спора без агрессии и перехода на личности - Бо Со

Эти слова Рузвельта всплыли на поверхность общественного сознания в годы холодной войны. В 1954 году на дебатах в Лиге американских колледжей и университетов была предложена следующая тема: «США должны на дипломатическом уровне признать коммунистическое правительство Китая». Перспектива выдвижения аргументов против политики сдерживания возмутила некоторых участников и тренеров. В сущности, Военно-морская академия США (Аннаполис) и Военная академия (Вест-Пойнт) вообще запретили студентам участвовать в этом состязании, заявив, что «национальная политика в данном направлении уже определена»[164].

Кейс поднял сразу несколько щекотливых вопросов: о свободе слова, о военных уставах, о демократическом гражданстве. Но он также вытолкнул на общенациональную платформу некоторые этические моменты состязательных дебатов, в том числе требование о том, что их участники должны отстаивать обе позиции по каждому вопросу. В часто цитируемой статье профессор и бывший тренер по дебатам Ричард Мёрфи настаивал на том, что любое публичное выступление должно быть искренним. Иначе говоря, участник дебатов должен выяснить, действительно ли он верит в отстаиваемую позицию, действительно ли придерживается ее. А еще Мёрфи позаимствовал у другого тренера по дебатам, Брукса Куимби, упомянутую выше несколько переиначенную рузвельтовскую фразу: «Наша демократия нуждается в принципиальных мужчинах и женщинах… а не мужчинах и женщинах, обученных принимать любую сторону, которую укажет подброшенная монета»[165].

На мой взгляд, это вполне убедительный аргумент. В жизни каждого участника дебатов наступает момент – обычно в период затишья между раундами, – когда он задается вопросом, во что он действительно верит. Сообразительного молодого человека, обученного находить аргумент для любой позиции, подобный самоанализ может выбить из седла. Этот вопрос, кажется, требует от него иного набора навыков, чем тот, которыми он располагает, – не ума, а рассудительности; не харизмы, а искренности; не скорости реакции, а внимательности.

Кроме того, последствия такой корыстной этики нередко проявлялись в публичной сфере. Сладкоречивые политики отлично научились держать нос по ветру и всё больше преуспевали в этом, с позволения сказать, искусстве. Недобросовестные рекламные агентства настойчиво проталкивали призывы табачных компаний. Но если в политике и торговле эта неискренность была просто уродливой, то в личной жизни оказывалась абсолютно невыносимой. Мысль о том, что тебя могут втянуть в спор с человеком, который не верит в то, о чем говорит (и говорит-то все правильно), кого угодно доведет до ручки. Это же, по сути, троллинг, антитеза добросовестности.

Большинство участников дебатов эту проблему так и не перерастают. Писательница Салли Руни вспоминала о своем пребывании в университетской дебатной лиге: «Мне стало неинтересно думать о том, чем капитализм полезен бедным или что угнетенные люди должны делать со своим угнетением. В сущности, я считала это удручающим и даже подспудно аморальным»[166]. Я на разных этапах своей карьеры в дебатах тоже испытывал подобные моральные муки.

Но почему же я тогда так долго занимался ими?

Ответ таится в стенах помещения для дебатов. Перед началом раунда все – и участники, и зрители – понимают уникальность и странность этого занятия. У пятнадцатилетних ребят нет и не может быть абсолютно твердого мнения об иранской ядерной программе. Они просто играют в игру, по причудливым правилам которой им нужно отстаивать ту или иную позицию.

Но по ходу дела сомнения рассеиваются. В какой-то момент ты вообще перестаешь замечать, что подростки рассуждают о ядерном разоружении. Ты просто слушаешь их аргументы и контраргументы. Получается, ты уже не замечаешь, что перед тобой выступают подростки? Нет. Просто тебя перестает занимать проблема взаимосвязи между аргументом и личностью спикера, его предложившего. Как на театральном представлении, ты просто веришь актеру.

Надо признать, что такое отделение идей от личности – «что» от «кто» – чревато определенными проблемами. В некоторых средах, например в залах судебных заседаний, это неприемлемо. Но в зале для дебатов оно имеет целых три позитивных эффекта. Во-первых, это отделение дает спикерам возможность экспериментировать. Освободившись от необходимости оставаться верными своим убеждениям, мы можем без оглядки «флиртовать» с новыми идеями и способами подачи себя. Традиционные ценности аутентичности и последовательности уступают место таким достоинствам, как умение адаптироваться и изобретательность.

Во-вторых, разделение идеи и личности обеспечивает слушателям возможность увидеть идеи в новом свете. В повседневной жизни мы часто используем идентичность человека для быстрого подтверждения достоверности его взглядов. Обычно это нормально и эффективно. Но это также подталкивает нас, недолго думая, соглашаться с теми, кого мы любим и кому доверяем. Дебаты нарушают эти естественные циклы подкрепления, произвольно меняя говорящих местами. Это дает нам возможность в новом свете пересматривать знакомые идеи – не в последнюю очередь благодаря опыту наблюдения за оппонентом, который отстаивает то, за что на самом деле ратуем мы.

В-третьих, отделение идей от личности того, кто их озвучивает, обеспечивает оппонентов лучшим способом выражения несогласия. Участники дебатов относятся к кейсам соперников максимально серьезно, но при этом крайне редко исходят из того, что их аргументы отражают их идентичность – что они определяют или передают, кто они, какова их человеческая сущность. Сокрушенно качая головой в знак возмущения жестокостью или глупостью идей оппонента, участник дебатов часто шепчет себе под нос: «Слава богу, что меня миновала чаша сия». Он знает, что, если бы ему не повезло при жеребьевке, он запросто мог бы оказаться в таком же незавидном положении.

Результатом всего этого становится атмосфера игры, обычно царящая в помещении для дебатов. Наше эго никуда не девается – ну, у вас же есть знакомые участники дебатов? Просто человек разрывает связи между своим эго и конкретными убеждениями. Участники дебатов выдвигают идеи без оглядки на то, согласуются ли они с их собственными убеждениями в прошлом и будущем. И благодаря этому им намного проще изменить свое мнение. Да, развороты на 180 градусов были и остаются большой редкостью, но многие уходят с дебатов, чувствуя, что вопрос обсуждался сложный и запутанный, что другая сторона представила веские аргументы, что амбивалентность – позиция, которую тоже стоит рассматривать.

Означает ли это, что дебаты подрывают убежденность тех, кто в них участвует? Я так не думаю, но это действительно дает нам иной способ понимания самого термина «убежденность». При традиционном подходе убежденность рассматривается как то, что мы выносим на обсуждение. Альтернатива же заключается в том, чтобы рассматривать ее как то, что мы извлекаем из бурных дебатов. В общем, это скорее ресурс не вводимый, а выводимый. Цель дебатов и споров заключается не в том, чтобы защитить свои текущие убеждения от внешних нападок, а в том, чтобы играть и экспериментировать до тех пор, пока не придешь к новым идеям, достойным твоей поддержки.

Конечно, такое непредубежденное, открытое ко всему новому исследование может привести к более умеренным, скромным убеждениям. Но это будет проблемой, только если сила убежденности отождествляется с экстремальностью ее содержания. Догматические убеждения соблазнительны и всепоглощающи, но при этом очень хрупки. Более взвешенные позиции не такие горячие, зато, как правило, более долгосрочные. Как писал в 1955 году известный тренер по дебатам из Университета штата Айова Крейг Бэрд, здравая убежденность произрастает из зрелых размышлений, и задача дебатов в том, чтобы «способствовать созреванию такого рефлексивного мышления и убежденности»[167].

Впрочем, Бэрд мог сказать и больше. Для философа Джона Стюарта Милля, который развивал многие идеи в соавторстве со своей возлюбленной и сотрудницей Харриет Тейлор, свободные дебаты – единственное, что оправдывает непоколебимую убежденность. Только они придают нам уверенность в том, что наши убеждения могли бы быть опровергнуты, но опровергнуты не были. Откуда же Милль взял эту идею? Одним из тех, кого он считал авторитетом, был Цицерон, в частности, его секрет успеха в суде: «Этот величайший – за исключением еще одного – оратор древности оставил в записях свидетельство о том, что он всегда изучал кейс своего оппонента так же тщательно, как и собственный, если не тщательнее»[168].

Самый очевидный способ использовать эту мощь дебатов в повседневной жизни заключался в том, чтобы… ну да, спорить. Перспектива формальных раундов со случайно распределяемыми позициями сторон в быту представлялась сомнительной, но эта идея начала постепенно набирать обороты в рабочей среде. На свободу ее выпустил легендарный инвестор Уоррен Баффет,