Миссис Больфем - Гертруда Атертон

Алиса резко изменила позу, что у менее грациозной особы могло напомнить судорожное движение.

– Но вся община, включат сюда и ее друзей, верит, что это сделала она. Они желают, чтобы она выпуталась, но вопрос уже решен, и они не ищут никого другого.

– Ищет Коммек и прочие, не говоря уже о политических соперниках Больфема. Старый Голландец, который более взвинчен, чем его сын, нисколько не убежден в вине миссис Больфем, но «поставил на работу» сыщика, чтобы противодействовать оправданию, так как не имеет желания, чтобы подозрения обратились снова на его дом. Старый мечтатель его типа как раз может заподозрить меня.

Он видел, как румянец сбежал с ее щек, и они сделались похожи на старую слоновую кость, но голос ответил уверенно: – У вас есть алиби, вы ездили в Бруклин за гонораром.

– Не помню, говорил ли я вам, что, хотя я и был в Бруклине в тот вечер, я не видел моего знакомого. Я уехал под впечатлением минуты, скорее всего потому, что не хотелось быть в Эльсиноре. Телефонировать я не успел, так как торопился поймать поезд, а когда приехал в Бруклин, оказалось, что он в Нью-Йорке. Я не называл себя, это было незначительное дело. Потом, так как не было никого, с кем я бы хотел повидаться, я вернулся обратно со следующим поездом, и так как голова у меня болела, и я нервничал, как дикая кошка – от утомления и другого – пошел бродить, пока не встретил доктора Анну, далеко, возле болот, и она не отвезла меня домой.

– Доктор Анна?

– Да, у меня есть основания предполагать, что она думает, будто я застрелил Больфема. Но она, если это возможно, не донесет ни на кого.

– О, вы ошибаетесь. Она верит, как и все другие, что это сделала миссис Больфем. Моя тетка, Диссосуэ, заведующая там, в больнице, слышала ее бред. Она никогда не упоминает вашего имени. В воскресенье я вторично была там. Я не говорила этого моей матери, так как она одна из немногих, уверенных в невиновности миссис Больфем, но, хотя доктор Анна без сознания, таково впечатление моей тетки. О, она, конечно, только догадывается, как и все другие. Знать она не могла бы, она ведь была на ферме у Хаустонов.

Рош сидел выпрямившись.

– Было ли разрешено кому-нибудь видеть ее?

– Конечно, нет.

– Не потому, чтобы это могло иметь значение. У всех лихорадящих бывают болезненные фантазии. И я не верю, что такая мысль могла бы у нее явиться до болезни… кроме того, это неправда – миссис Больфем невиновна.

– Конечно, вы, как ее защитник, должны убедить себя, что это так.

– Если бы я не верил ей, я не взялся бы за дело, как бы ни было велико мое желание помочь ей. Я не мастер защищать против своего убеждения. Я бы провалил процесс. Если бы думал, что она виновна, я пригласил бы лучшего адвоката, какого знаю, и помог бы ему по мере сил.

Алиса испытывала странное ощущение физической парализованности или духовной разобщенности со своим телом – она пыталась определить, что именно, – но знала хорошо, что это явное нервное возбуждение. Когда она смотрела на него расширенными глазами, он вдруг убедился, что мисс Остин была права, предполагая, что Алиса знала какой-то важный секрет, касающийся преступления. Проистекала ли ее скрытность из присущей всем эльсинорцам лояльности? Если так, зачем эта сдержанность с ним, который скорее расстался бы с жизнью, чем отказался узнать о фактах, способных повредить миссис Больфем.

И вдруг, в мгновенном просветлении, он понял. Он припомнил, как высоко он ценил эту девушку в дни их близости, припомнил и свое инстинктивное беспокойство, когда, в ночь убийства, он вернулся домой. И когда он представил себе ту борьбу, которая происходила в ее страстной, но дисциплинированной душе, он понял, что она любит его. Она отдала ему свое сердце, и это ее выдало.

Хотя это открытие вызвало в нем неожиданное волнение, он решил безжалостно выпытать ее и узнать все до конца.

Он встал и некоторое время ходил по комнате, потом остановился как раз напротив нее.

– Вы знаете что-нибудь? – резко спросил он.

– Относительно чего? Вы думаете, я подозреваю вас?

– Нет, не думаю. Я подразумеваю миссис Больфем.

– Я сказала вам, мы все верим, что она сделала это. Мы ничего не можем поделать с собой.

– Не понимаю поведения некоторых из вас, женщин, которые были ее близкими друзьями. Вы – скорее они – допускали ее главенство в общине целые годы, верили, что она почти что совершенство, а теперь признаете ее вину, как доказанную.

– Думаю, что они пришли к этому после известного потрясения и убедились, что никогда окончательно не понимали ее. Она гипнотизировала их. Я думаю, она одна из тех женщин Запада, обладающая страшными тайнами власти, против которых должны быть изданы новые законы, если они начнут пользоваться ею с могуществом и талантом женщин Востока.

– Извините, будем лучше придерживаться настоящего.

– Хорошо, думаю, что скорее всего их возбуждает возможность не столько того, что она это сделала, как того, что она была способна на это. Что, обычно такая приветливая и невозмутимая, она таила в себе эти страшные глубины. Она напоминает им Лукрецию Борджиа или Екатерину Медичи.

– Почему отравительниц? Вы не хотите этим сказать, что они придают значение истории с отравленным лимонадом?

И раньше, чем она успела овладеть своими встревоженными чувствами, она пробормотала запинаясь: – О, нет, конечно. Они смеются над этим. Больфем был застрелен – зачем же было употреблять…Вода в пузырек, несомненно, была налита, чтобы его выполоскать, a доктор Анна, по рассеянности, поставила его обратно. Я только потому упомянула имена этих порочных женщин, что они первые пришли мне на память. Во всяком случае, миссис Больфем напоминает нашим приятельницам этих исторических личностей. Нет сомнения, что такое преступление в их среде могло возбудить ту небольшую долю воображения, которая у них еще осталась.

Ее грудь вздымалась под быстрыми ударами сердца, и нежный узел лент двигался под кружевом ее платья – подробность в общей картине, которую он оценил только позднее, – в этот момент он видел только ее расширенные глаза и напряженные мускулы рта и ноздрей. Впервые он оказался заинтересованным женской психологией и так как больше всех прегрешений, ненавидел фальшь, то удивлялся, почему так непоследовательно он восторгался невозможностью разгадать