Миссис Больфем - Гертруда Атертон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И своим приятным, неглубоким голосом она рассказала им ту историю, которую так быстро сфабриковала для своих приятельниц.
Когда мисс Остин задала несколько вопросов, чтобы вдохнуть в этот примитивный рассказ струю чего-то личного, чувство отвращения, с которым слушал Рош, приняло форму безжалостности. Никогда ему не приходилось слышать менее убедительных свидетельских показаний. Миссис Больфем говорила плавно, слишком плавно. Даже наименее вдумчивому слушателю было ясно, что все было заучено. Неужели ее ум был так же бесцветен, как ее голос? Неужели она не чувствовала драматизма положения? Он надеялся, что возбуждение этого интервью, после стольких невероятно монотонных недель, вызовет искру возбуждения и обогатит ее выражения; что, проследив это впечатление на дружески настроенных женщинах, она, ободренная, повторит все на суде. «Как жаль, – горестно размышлял он, – что женщина, лгущая своему защитнику, с видом такой полной невинности, не может «ввернуть» хорошую дозу драматической фальши, которая, действительно, могла бы помочь ему в его тяжелом труде».
Мисс Остин, обескураженная по части красочности, хотела схитрить: – Не хотите ли вы сказать нам, миссис Больфем, очень ли пугает вас процесс. Мы понимаем, что он вам представляется невыносимой пыткой.
– О, конечно, одна только мысль о всей этой гласности ужасает меня, если я позволю себе думать о процессе. Но я уверена, что выдержу напряжение. Я бы не выдержала, если бы процесс последовал немедленно за моим арестом, но эти недели в тюрьме подготовили меня ко всему.
– Но вы не страшитесь, каков будет исход?.. Мы знаем и радуемся, что шансы на вашей сторонe, но… мужчины так странны…
– Я нисколько не боюсь. Невозможно осудить невинную женщину в нашей стране и еще, – склонив грациозно головку в сторону бдительного Роша, – моим защитником будет первый криминалист Брабанта. Отвратительна мысль, что в зале суда меня будут рассматривать, как предмет в музее, но меня будет поддерживать мысль, что все кончится через несколько дней и что я вернусь к личной жизни.
– Да. Может быть, вы скажете нам что-нибудь о ваших планах на будущее? Останетесь ли вы жить в Эльсиноре?
– Я уеду куда-нибудь подальше, если возможно в Европу. Предполагаю, что со временем я вернусь. Конечно, – быстро спохватившись, – меня не удовлетворила бы долгая жизнь без друзей. Теперь они стали вдвойне ценны – и оценены мной – за время моего долгого заключения. Но я должна попутешествовать.
– Это вполне естественно. Как вы уравновешены, дорогая миссис Больфем! – Это были восторженные слова мисс Лоретты Ли. – Вы именно та нежная, невозмутимая, нормальная женщина, которая не могла бы совершить акт насилия, если бы даже пыталась. Конечно, публика увидит вас такой, какая вы есть. Не удивляюсь, что ваши друзья обожают вас. Чем больше людей увидит вас, тем больше будет у вас друзей.
Она обернулась к Рошу и была награждена улыбкой, которая выражала облегчение. Она была очень опытна, как репортер, и потому точно знала, что он чувствовал.
– И поверьте мне, – сказала она, когда они все, пройдя перед восседавшей миссис Больфем и получив на прощанье слабое пожатие руки, толпой опускались с лестницы, – этот бедняга замучился до смерти. На процессе он получит от нее почти столько же помощи, как от уснувшей трески. Но она, действительно, дивно прекрасная женщина, на которую приятно смотреть, и я стану распинаться за нее, чего бы мне это ни стоило, и утаю от всех циников и мечтателей, что в ее венах течет стекловидная влага.
– Видели ли вы когда-нибудь так безнадежно испорченное интервью? – Мисс Остин свирепо хмурилась. – У мужчин вышло в тысячу раз лучше, потому что они захватили ее врасплох, но и они проклинали ее. Представляю себе, что она решила, как в своем «Клубе Пятница», походить на мраморную богиню, лишенную малейшего женского инстинкта, в том числе и естественного желания застрелить скотину-мужа. Но мне бы хотелось, чтобы у нее хватило мозгов, чтобы все это немного посыпать перцем. Она или боялась быть драматичной, или не могла…
– Я не согласна с вами.
И рассуждая и споря, они шли в гостиницу, в Добтон, унося с собою свое неодобрение; там они уселись за стол, пытаясь сделать, что возможно, из сырого материала.
– Цензура тут не нужна, – ворчала мисс Остри, – она заморозила даже мое воображение.
28
Рош несколько минут ходил по комнате. Миссис Больфем снова села и сложила руки. Ее преследовало неопределенное чувство неудачи, неуменья подняться до высоты момента, но в то же время она чувствовала, что, без сомнения, произвела на журналисток впечатление не только невиновной женщины, но и изящной дамы. Остальное было неважно.
– Неужели вы нисколько не волнуетесь? – спросил Рош, покачиваясь на каблуках и пристально смотря на нее.
– Я бы не позволила себе этого. И если исключить мою ненависть к гласности, то процесс действительно не пугает меня. Он означает начало конца и конец этой отвратительной, тюремной жизни. Я хочу уйти отсюда и быть свободной. Неделя в суде не слишком большая цена за это.
– Были ли вы когда-нибудь на уголовном процессе об убийстве?
– Конечно, нет. Этого еще не случалось со мной.
Рош вздохнул. Она лишена воображения. Но, как ее защитник, он напомнил себе, что должен быть благодарен за этот недостаток. Он не хотел сцен ни в зале суда, ни здесь в решающие часы. Но ему бы хотелось немного больше женской пытливости, обращения к его верховному могуществу. Даже когда он боготворил ее издали, она никогда не волновала его с такой силой, как в день своего ареста, когда упала головой на стол и отдалась отчаянью с полнотой, о которой мог мечтать самый требовательный мужчина. С тех пор этот случай уже давно принял очертания мечты. Если в ней еще оставался трепет, она скрывала его от Роша.
– Скажите мне, – спросил он почти задумчиво, не бывает ли вам безумно страшно здесь? Вы так долго остаетесь одна. Это было бы испытанием для нервов даже сильного мужчины.
– У женщин в наши дни, право, более крепкие нервы. Мы ведем более полную и разнообразную жизнь, чем наши предшественницы. Это вы, мужчины, работаете с таким ужасным напряжением, что надо удивляться, что вы вообще еще в состоянии сдержать свои нервы. Признаюсь, что сначала
