Миссис Больфем - Гертруда Атертон

– О, я теряю терпение с мужчинами. Я никогда не разделяла пошлых понятий о сродстве душ. Вот Алиса, которая влюбила в себя половину мужчин в Парк-Роу. Даже строгий городской издатель начинает колебаться. Каким образом, вообще, мужчина мог пройти мимо такой западни, как Алиса Кромлей, и достаточно безрассудно заменить ее женщиной, настолько старой, чтобы быть ей матерью?

Он почти задыхался. – Что же вы хотите этим сказать?

– Миссис Больфем!

– Вы только что обвиняли меня в том, что я допустил ее до тюрьмы и заставил нести тяжесть моего преступления.

– Только как способ завладеть ею окончательно.

– Могу ли спросить, многие ли еще говорят, что я влюблен в свою клиентку?

– Ни одна душа, кроме разве самой Алисы. Кажется, она не пылает энтузиазмом к звезде Эльсинора. Moe намерение – культивировать широту ума, писатель как будто должен это делать. Таким образом, вы видите, насколько я серьезна. Неужели же вы не находите, что должны довериться мне? Известно, что нет на свете более надежного места для тайны, чем сердце журналиста.

– О, я питаю самое трогательное доверие к вашей честности и самый глубокий восторг перед вашей справедливостью и глубочайшую симпатию к честолюбивым стремлениям, столь естественным для лица, одаренного гениальными способностями. Я только хочу узнать, если я дам нужные вам информации, разрешите ли вы миссис Больфем остаться в тюрьме и выдержать во время процесса борьбу за свою жизнь?

– Вы, надеюсь, не смеетесь надо мной? Да, я позволю, так как знаю, что у нее девяносто девять шансов из ста выпутаться и что, если бы она была приговорена, вы сейчас же встали бы и сказали бы правду.

– А вы, действительно, думаете, что это дело моих рук? – Он стоял, раскачиваясь на каблуках и засунув руки в карманы. В его высокой и свободной фигуре, конечно, не было никакого напряжения, но свет от фонаря, проникая сквозь низкие ветви, бросал на его лицо тени, которые делали его бледным и таким угрюмо – притворным, как лицо немолодой актрисы на экране кино. Мисс Саре Остин он представлялся преступным человеком, склонным к надменности, а ее увеличивающееся раздражение исключало всякую жалость.

– Да, мистер Рош, я так думаю. По-моему, это единственное логичное объяснение.

– То есть логичное для романа.

– Я ведь не пишу детективных историй.

– Значит, что-то вроде повести?

– А, это допустимо. Большая повесть – это логическое воспроизведение жизни. Поступки вытекают из ваших свойств, действуют на них, они так же неизбежны, как присущие вам качества ума, красота, особенности и противоречия. Если вы поймете свои отличительные черты, Вы не можете ошибиться.

– Вы самая умная девочка, какую я когда-либо встречал, и поэтому я вполне убежден, что вы не нуждаетесь в такой случайной помощи, как исповедь убийцы. Вы сами все переработаете, и ваши построения будут убийственно правдивы. Гораздо лучше, чтобы вы сделали все сами. Вы упоминали, что я противоречив и в жизни и по своему характеру.

– Вы смеетесь надо мной. Тут нет ничего смешного.

– Видит бог, что нет. Но вы же не думаете, что я могу сразу приступить к исповеди, даже не имея и одного вечера на подготовку.

– Если вы не скажете, предупреждаю, я разузнаю все сама. И тогда помещу в своей газете. Для начала выведаю, действительно ли вы видели кого-нибудь в Бруклине в субботу вечером. Я сумею узнать имена всех, кого вы знаете в Бруклине.

– Это большое предприятие. Боюсь, что к этому времени процесс окончится.

– Я натравлю на процесс всю нашу стаю. Но если вы скажете мне правду, вы будете в полной безопасности.

– Литературная сторона вопроса могла бы повлиять на меня, если бы я не боялся, что могу быть обвинен в трусости моей прелестной шантажисткой.

– О, как вы смеете! Как… я вовсе не хочу обратить против вас ваш секрет, думаю, это ясно. Как вы смеете!

– Униженно прошу прощения. Может быть, в виду того, что это столь новая и обольстительная разновидность, она заслуживает другого названия. Предполагаю, что ум юриста становится безнадежно автоматичным в своих выводах.

– О, прощайте.

Они подошли к воротам Кромлеев. Рош открыл их и вошел за ней следом. – Думаю, что и я тоже зайду к мисс Кромлей, – сказал он, – я так был занят, что целые дни ни с кем не видался, но сегодня я должен отдохнуть и не представляю себе более полного отдыха, как вечер в студии мисс Кромлей. Я вижу там свет, обойдемте кругом, чтобы не беспокоить миссис Кромлей.

26

Мисс Остин пробыла в студии только несколько минут. Она была смущена и сердита, и не один только Рош был предметом ее ярости. Она предавала анафеме также и себя и не только потому, что позволила своему литературному энтузиазму увлечь себя до такой степени, что она пустила в ход принуждение, а взамен выслушала обидные названия от специалиста по преступлениям, но главным образом за то, что говорила необдуманно и раскрыла свои карты. Ее намерение было завязать знакомство с этим несчастным и чрезвычайно тонко выпытать все, но он оказался глух, как к ее девичьим намекам узнать его лучше, так и к товарищескому приглашению встретиться как-нибудь вечером с некоторыми из журналисток, ведущих в своих газетах борьбу за его клиентку.

Четверть часа с ним наедине на тихих улицах Эльсинора – случайность, которая могла никогда не повториться, и она поддалась импульсу. Теперь, более, чем когда-либо, она была глубоко убеждена, что он убил Давида Больфема, но хотя у нее и не было намерения доносить на него, если бы даже, в результате упорной слежки, ей удалось найти доказательства, она считала очень разумным «держать его под постоянным подозрением»: нравственное беспокойство, причиняемое постоянной внешней угрозой, естественно должно было направить его к ней для совета и помощи. Подобно всем молодым, здоровым американским писательницам, она была неизлечимой оптимисткой и до настоящего времени еще совершенно не приобрела практической опытности нью-йоркского репортера. После нескольких минут отрывочного разговора, она заявила, что «должна бежать», и когда Алиса открыла дверь, мисс Остин обернулась к адвокату, который встал и стоял возле камина.

– Прощайте, мистер Рош, – любезно сказала она ему, – очень рада, что это вы защищаете бедную миссис Больфем. Я, знаете, никогда не верила в ее вину и имею полное основание надеяться, что недели через две мы все узнаем правду.

Рош вежливо поклонился, она не протянула ему руки.

– Вы избавили бы меня от лишних хлопот, а миссис Больфем от расходов. Желаю вам удачи.

Она