Дорогая, я дома - Дмитрий Петровский

– То есть ты мне сейчас, возможно, предлагаешь продать Родину. За сто двадцать пять миллионов, – заключает он.

– Я не знал, что вы родом с Украины, Николай, – отвечаю я.

Николай смотрит на меня в упор, я смотрю на него. В моей стране вэйцы называют еще и «разговором рук». И в отличие от шахмат, здесь можно пропускать ход, «пасовать». Николай делает рукой жест, будто изображая «отставить», а я не отвечаю, молчу.

– Fucking хохлы все равно слишком тупые, чтобы даже правильно собрать эти самолеты, – наконец говорит он. – Я о другом. Ведь вы с этих самолетов потом на нас же уроните бомбы, так? Ведь возможно?

Я снова пропускаю ход, и Николай смягчается. Он обещает подумать. Я говорю ему, что страна, которая предлагает эту сделку, – мирная страна. Стратегическое вооружение – это баланс сил. И этот баланс меняется. И он изменится, с нами или без нас. От того, что он решит, – ничего не зависит.

– Кроме того, кто получит бабки, – заканчивает Николай.

– Если хотите, так, – отвечаю я.

Через двадцать минут мы оказываемся на улице, и Николай идет к своей машине, рядом с которой, несмотря на дождь, как статуя, стоит могучий охранник, а я стою и жду, пока «Хаммер» Николая скроется за поворотом.

И тотчас же от стены гостиницы отделяется уже было совсем слившаяся с ней темная фигура – низкорослый, коротко стриженный парень.

– Видел того, что уехал на машине?

– Русского? – спрашивает он. У него ужасный немецкий акцент, по-английски он говорит еле-еле, но несколько лет назад я имел с ним дело и знаю, что он лучший.

– Да, Арно, русский. Данные у тебя есть. Я или кто-то другой позвонит тебе и скажет, что не получил твоей открытки из Берлина. Ты понял? Только тогда ты работаешь по нему.

– Не получал открытки из Берлина, – кивает он, – понял. – Он смотрит на меня, его взгляд неприятен – он будто целится или обдумывает, как лучше меня угробить.

– Скажите, а тот старик, что вышел раньше… такой седой…

– Вебер? – спрашиваю я с тревогой.

– Ага, может, и Вебер. Его не надо?

– Нет, не надо, – говорю я по возможности сухо, – этого не надо точно. И русского – только после звонка, он мне еще нужен живой. Ты понял?

Он кивает, потом втыкает наушники в уши и отваливает своей разлапистой походкой, исчезает под дождем – а я беру кеб, который отвезет меня на Сэвил-роу. На лице у меня вода, капли дождя, капли, принесенные с Темзы, а может, пот – малые части Великой Волны.

Лондон снова плывет за окнами, я снова вижу баннеры с логотипом фейсбука, сообщающие о рождественских вечеринках. Проезжаем несколько улочек, мелькает площадь с пятачком зелени посередине. Когда-то на этой площади были лавки, крытые палатки, торговцы, кричавшие о своем товаре. И были на этих улицах черные норы, в которых промышляли мастеровые, были фабрики, где тысячи ободранных двигали масляные рычаги и тянули цепи, были лихие уличные банды – был белый пенный гребень волны. Волна уходит, сейчас уйдет, обнажатся правильные линии пустых улиц, правильные куски зелени, упорядоченное движение, каждая песчинка займет свое место – геометрия дна после отлива.

Я выхожу на Сэвил-роу и сквозь прозрачное окно магазина вижу Вебера – он мечтательно ходит вокруг манекена, разглядывает вечернее женское платье, его фигура плывет и ломается в зеленоватом, нарочито грубом стекле, отражается в бегущих каплях, а перед его глазами, должно быть, предстает его подруга, которой платье предназначено, живая или воображаемая. Старый патриарх хочет создать свою ячейку, группу – он не хочет оставаться одинокой белой фишкой на бескрайней доске вэйцы, подобно тому, как ими, сами того не зная, становятся многие европейцы. Волна не знает стран, не знает религий – она просто идет, с Востока на Запад и с Запада – снова на Восток.

* * *

– Ты стал хорошим игроком.

– Спасибо, Цю Дань, – говорю я.

Мы сидим в его лавке, пошивочном ателье на Сэвил-роу, которое он недавно выкупил у англичанина мистера Парсонса.

Ателье чуть темновато, но по понятиям европейцев живописно: с деревянным полом, старой медной люстрой, с полными тканей шкафами, несколькими старыми манекенами, на боках и груди которых написаны мелом буквы и цифры. Я захожу сюда всякий раз, когда бываю в Лондоне, и мы играем. Мы играем медленно, несколько дней, и сегодня множество фишек уже стоит на доске.

– Раньше ты увлекался уничтожением фигур противника, – говорит Цю Дань, – но теперь ты стал лучше. Теперь ты понимаешь, как это – занимать территорию, не уничтожая.

Я вспоминаю сегодняшний день – Вебера-старшего, Вебера-младшего, официанта Уоррена и русского Николая.

– Кажется, да, – отвечаю я.

– Не забирай чужие точки дыхания, – говорит Цю Дань, – просто помни о своих.

Он аккуратно ставит белую фишку на пересечение линий. Слабые всегда начинают черными. Цю Дань – лучший игрок из всех, кого я знал.

– У тебя здесь почти как у меня на родине, в Каулуне, – шучу я, – только чище. Как твоя семья?

– Все хорошо, скоро переберемся в центр. Дети ходят в школу при посольстве. Словом, отлично. Ты придешь ко мне на новоселье?

– Конечно, приду, – отвечаю я. Потом оглядываю магазин, старинный кассовый аппарат, ветхую витрину с галстуками, доску, поеденную жучком. Цю Дань ловит мой взгляд.

– Она не такая старая, эта витрина. Ее мне делали здесь. А эти дырочки – представляешь, они тут стреляют по дереву мелкой дробью, из ружья. Чтобы был такой эффект. И за эту витрину я заплатил столько, сколько у меня в Пекине стоила вся домашняя мебель.

Мы смеемся, и я снова прогуливаюсь по мастерской, поднимая меловые облака.

– Но ты же здесь все поменяешь, правда, Цю?

– Поменяю. Мы прорежем там новые окна, – показывает Цю Дань.

– Да-да. И светлые стены, – говорю я.

– И плазменные панели сюда и сюда.

– И компьютеры с фейсбуком.

– И веб-камеры.

Над дверью звонит колокольчик, в мастерскую заходит Людвиг Вебер – все в том же коричневом костюме-тройке, с белым платочком в кармане, в его руке два пакета, из одного выглядывает край женского платья. Другой рукой он отряхивает зонтик и не глядя ставит в стойку в углу у двери. Цю Дань быстро выходит навстречу гостю, сгибается в поклоне и жестом приглашает войти. Вебер некоторое время недоуменно смотрит на него.

– Здравствуйте, – наконец кланяется он, – мистер Парсонс здесь?

Цю Дань улыбается, я выхожу из темноты и тоже кланяюсь удивленному Веберу.

– Мистер Вебер, сэр, разрешите представить вам нового владельца заведения, лучшего портного