Римские рассказы - Альберто Моравиа

— Меня зовут Джерардо Муккьетто.

И вдруг я услышал чей-то насмешливый голос, доносившийся откуда-то сверху:

— По прозвищу Муккьо… Ты что это, разговариваешь сам с собой?

Я обернулся и прямо над своей головой увидел стоявшую на пригорке Джоконду, дочь сторожа кирпичного завода. На ней была черная бархатная юбка и розовый свитер; она была без чулок, волосы ее развевались по ветру. Ее-то как раз я меньше всего хотел видеть в тот момент. Она была влюблена в меня и всюду ходила за мной по пятам, хотя я всячески давал ей понять, что она мне не нравится. И тут я внезапно ощутил непреодолимое желание сказать ей что-нибудь неприятное, чтобы она ушла прочь И я мог опять остаться один и вернуться к тому «нечто», которое я начал было уже постигать, до того как она появилась… Не двинувшись с места, я сказал ей:

— Эй, ты! Что ты ноги-то показываешь?

А она, нисколько не смутившись, соскользнула с пригорка и подошла ко мне.

— Можно мне составить тебе компанию? — спросила она.

— Ни к чему мне твоя компания, — ответил я, по-прежнему не глядя на нее. — Да и как ты тут сядешь? Ведь здесь такая пыль…

И вдруг я вижу: она приподнимает юбку и садится на землю.

— Это ничего, штанов-то на мне нет, — с довольным видом сказала Джоконда.

К счастью, то «нечто», о котором мне хотелось думать, все еще держалось на самом краешке моего сознания, как птица, готовая вот-вот спорхнуть с карниза. А совершенно разомлевшая Джоконда, уцепившись за мою руку, говорила тем временем:

— Джерардо, почему ты такой коварный?.. Ведь я тебя так люблю.

— Почему коварный?.. Ты мне не нравишься, вот и все.

— Но почему я тебе не нравлюсь?

Боясь, как бы наш разговор не отогнал то «нечто», о котором я хотел думать, я поспешно ответил:

— Ты мне не нравишься потому, что у тебя красная рожа вся в прыщах… и ты похожа на кочан красной капусты.

Как поступила бы другая девушка, услышав подобное признание? Она тут же ушла бы. А Джоконда, наоборот, прижалась ко мне и стала кокетничать:

— Джерардино, почему бы тебе не быть поласковее со мной?

— Хорошо, я буду поласковее, — сказал я в отчаянии, — но только уходи сейчас.

— Ты что, ждал другую женщину, Джерардино?

— Никого я не ждал. Мне просто хотелось побыть одному.

— Почему одному? Побудем вместе… Ведь вместе так хорошо.

На этот раз я ничего не ответил. То «нечто» еще не совсем ускользнуло от меня, но я понимал, что достаточно самой малости, чтобы оно кануло во тьму, туда, откуда появилось. И словно нарочно в этот момент Джоконда воскликнула:

— Хочешь я отгадаю, о чем ты сейчас думаешь?

— Не отгадаешь, хоть будешь гадать сотню лет, — ответил я, задетый за живое.

— А я говорю, отгадаю… Увидишь, права я или нет… Ты думал о моих подвернутых носочках; они в цвет свитера… Скажи правду, ты об этом думал?

И она вытянула свою толстую красную ногу, покрытую светлыми волосами, выставив напоказ носок земляничного цвета. Я не мог удержаться, чтобы не взглянуть на эту ногу, и вдруг почувствовал, как мое «нечто» вновь погрузилось во мрак. И теперь я уже ничего больше не ощущал, ничего не понимал, я был опустошен, инертен, мертв, как те бревна, которые были расставлены для сушки вдоль стен дядюшкиной мастерской. Мысль, что прекрасное и значительное «нечто» ускользнуло из моего сознания по вине этой болтливой дуры, привела меня в такое бешенство, что я, резко повернувшись к ней, заорал:

— Зачем ты пришла?.. Ты мое несчастье!.. Неужели ты не можешь оставить меня в покое?

Она все продолжала сжимать мою руку, я вырвался и ударил ее по лицу. Я стал колотить ее, но она по-прежнему упрямо цеплялась за меня. Тогда я вскочил, схватил ее за волосы и, швырнув на прибрежные камни, стал бить ногами куда попало, даже по голове. Она же, скрючившись и закрыв лицо ладонями, только стонала и несколько раз даже громко вскрикнула, но не сопротивлялась: возможно, она была довольна. А когда я устал ее бить, она поднялась, вся перепачканная в пыли, и, всхлипывая, пошла прочь.

— Вы, женщины, — бич человечества! — громко закричал я ей вслед.

А она, не переставая всхлипывать, шла все дальше по узкой тропинке вдоль каменистого берега Тибра и вскоре скрылась из виду.

Но «нечто» исчезло бесследно, и хотя теперь я был один, я ощущал такую же вялость, скованность и опустошенность, как и тогда, когда Джоконда находилась рядом со мной. Ничего уже нельзя было поделать в этот день, а кто знает, представится ли мне когда-нибудь еще такой случай. Разозленный, терзаемый сомнениями и беспокойством, бродил я все утро по лугам, проклиная Джоконду и свою судьбу, не в состоянии ни остановиться, ни задержать поток своих мыслей. В конце концов я понял, что мне ничего не оставалось, как вернуться в мастерскую. Так я и сделал. Джоконда стояла среди груды кирпичей, держа в руках кастрюлю, и кормила кур. Еще издали она приветливо улыбнулась мне, но я, не ответив ей, молча прошел в сарай.

— Работа не ждет! — крикнул дядя, завидев меня.

Я ничего не сказал, надел комбинезон и, подойдя к верстаку, начал с того, на чем остановился накануне.

Неудачник

Мне не везло с самого рождения. А все из-за того, что у меня совершенно нет подбородка. И ведь нельзя сказать, что это важная часть лица. Нос или глаза, например, гораздо важнее, но человека без подбородка все почему-то считают кретином.

Как не повезло мне с самого начала, так и пошло, и пошло… Тринадцати лет я остался сиротой, уехал к тетке в деревню, в Чочарию. Жизнь у меня там была, прямо скажу, собачья. А тут еще во время бомбежки в наш дом попала бомба, и я целые сутки пролежал под развалинами. И так чем дальше, тем все хуже и хуже… Известное дело: война, немцы, союзники, черный рынок, голод, никакой еды, кроме консервов…

Если верить пословице, что жизнь — это лестница, одни по ней поднимаются, другие спускаются, то я по этой лестнице жизни только и делал, что спускался. И все из-за подбородка, которого у меня нет, но которому полагается быть.

Докатился я по этой лестнице до такой точки, что, когда год назад мне удалось снять угол у одного швейцара в центре города и я начал кое-как перебиваться — то милостыню подадут, то какими-нибудь услугами заработаю на той самой улице, где жил, — мне показалось, что впервые в жизни я стал подниматься.

Вы не поверите, но выручило меня именно отсутствие подбородка. На этой улице было много больших магазинов — колбасных, винных, булочных, мясных, бакалейных. Клиентура у них была обширная, так что все они нуждались в человеке, который бы доставлял покупки, забирал пустую тару, бегал по поручениям. Когда владельцы этих магазинов увидели, что парень я крепкий, хоть у меня и нет подбородка, они сжалились надо мной: то один, то другой стали давать мне какую-нибудь работенку, так что я частенько получал чаевые.

На нашей улице было, кроме того, четыре или пять остерий и тратторий, — глядишь, иногда и тарелка супа перепадет. И все это из жалости — потому что у меня не было подбородка.

На мне была военная гимнастерка и заплатанные на коленках брюки. Дали мне пиджак; локти у него, правда, были продранные, но в общем он был вполне приличный. Другой добрый человек подарил мне пару ботинок. Короче говоря, через месяц я про себя решил, что невезение мое кончилось, больше того, что я и правда пошел в гору.

Вот иногда смотришь, едет по улице человек в машине или идет пешком… Ему все равно, что эта улица, что другая. Но если жить на ней, как я, проводить безвылазно целые дни, с раннего утра и до позднего вечера, тогда это для вас уже не просто улица, а целый мир, и каждый день открываешь в нем что-нибудь новое.

На этой улице, где я знал всех, вплоть до кошек, одни меня любили, другие относились ко мне безразлично, но были и такие, которые меня ненавидели. Хозяева магазинов и ресторанов меня любили, потому что я человек услужливый и покладистый. Парикмахер, хозяйка галантерейной лавки, хозяин парфюмерного магазина, аптекарь и многие другие относились ко мне безразлично, потому что я не нуждался в них, а они не нуждались во мне. Но была здесь группа молодых людей, которые ежедневно встречались у стойки в баре, — вот эти меня попросту ненавидели. Все они были спортсмены и только и делали, что спорили о футбольных командах да велосипедных гонках. Что ни говорите, а спорт делает человека безжалостным, заставляет держать сторону сильного и ненавидеть слабого.

А я был слабый. И вот стоило мне войти в бар, как они набрасывались на меня, начинали насмехаться, давать всякие прозвища.

Они прозвали меня «Неудачником». А произошло это так. Один раз затащили они меня в остерию, подпоили, а я под пьяную руку возьми да и пожалуйся, что, мол, меня с самого рождения неудачи преследуют. Отсюда и пошло. Как они только надо мной не измывались! Бывало, выдумают нарочно для меня какое-нибудь поручение, я и бегаю понапрасну. Или начнут с издевкой допрашивать: