Вынужденное знакомство - Татьяна Александровна Алюшина

бы жить отдельно, чтобы не смущать деда с бабушкой своим молодым безудержным сексуальным темпераментом, да только Прохор столько не зарабатывал, чтобы позволить себе снять с молодой женой квартиру – на жизнь более-менее хватало, а на квартиру уже нет.

Впрочем, старики не жаловались, лишь улыбались по утрам понимающе и многозначительно, но никогда ничего не комментировали даже намеком, а молодым было не до смущения, у них была страсть и любовь во всю ширь.

Прожили они так, в учебе, любви и сексе, около года. Пока однажды Лена не призналась Ярыгину, что полюбила другого человека. Буднично так призналась. Поздним вечером, когда Прохор вернулся с работы, еле ноги волоча, принял душ и сел-плюхнулся изможденно за накрытый к ужину стол. Устроившись напротив, с выражением истинной нежности на лице понаблюдав за тем, как он ест, жена произнесла вроде как между прочим:

– Ты знаешь, Ярыгин, я полюбила другого человека.

– В каком смысле полюбила? – чуть не подавился Прохор.

– В прямом смысле: полюбила, вот как тебя люблю, – объяснила Елена.

– Подожди… – покрутил он головой, пытаясь врубиться в смысл того, что она говорит. – Ты хочешь сказать, что полюбила какого-то другого мужчину?

– Ну да, – кивнула Лена, улыбнувшись легкой, воздушной, романтической улыбкой, и, вздохнув, оповестила: – Он гениальный артист, просто гениальный.

– Так, стоп, – все еще немного тупил Прохор. – А я?

– А ты не артист, – тихонько рассмеялась Лена. – Может, и будешь когда-нибудь гениальным архитектором, даже наверняка будешь, но когда-нибудь.

– Я не об этом спрашиваю! – разозлился Прохор. – Ты хочешь сказать, что меня разлюбила, а его, значит, полюбила?

– Ну почему сразу разлюбила. – Жена протянула руку и нежно погладила его по щеке. – Я все еще тебя люблю, ты мне дорог. Но его я люблю тоже.

– Ты с ним спала? – задал самый важный для него в этот момент вопрос Прохор.

– Всего один раз, – повинилась Лена, потупив глаза. – Это произошло случайно, спонтанно, но…

– Понятно, – покивал, как болванчик китайский, головой Ярыгин, совершенно не понимая, что ему делать.

– Ну не злись, Проша, – потянулась к нему жена, чтобы снова погладить его, но он перехватил руку и посмотрел ей в глаза.

– Лен, ты понимаешь, что после твоего признания я не смогу с тобой жить? – даже не спросил, а скорее объявил он.

– Да, я понимаю, – кивнула она, освобождая руку из его захвата и картинно неспешным жестом опуская кисть на стол, – Я же тебя хорошо знаю, Ярыгин.

– Тебе есть куда поехать сейчас? – спросил Прохор.

– Да, – кивнула Лена, – он меня ждет.

– Где? – почувствовав возможность выплеснуть душившую его бессильную ярость и отчаяние на соперника, встрепенулся Ярыгин.

– Дома, – улыбнулась Лена. – Он предлагал ждать в машине у нашего подъезда, но я же тебя знаю, наверняка бы кинулся ему лицо бить, вот и не разрешила. Вещи я уже собрала, только тебя ждала, чтобы объяснить всё. И такси я уже заказала. Так что давай прощаться, – поднялась она из-за стола.

Прощаться он с ней не стал и провожать к двери не пошел. Налил себе коньяка из дедовской заначки, которую тот прятал на антресоли от бабули, зорко следившей за его здоровьем, и хлопнул. Одну рюмаху, за ней еще одну… и остановился, решив, что прямо сейчас он точно ни в чем не разберется и ни фига сообразить не сможет, а напиваться попусту смысла никакого нет.

Вообще-то это был шок. Конкретный. На всю голову, сердце и жизнь.

Ничего ведь не предвещало, еще вчера они провели с Еленой просто потрясающе страстную ночь и целовались так, что голова кружилась, и шептали признания в любви, и утром еле передвигались… А через день вот это ее заявление!

Переживал он ужасно. Было ли это предательство? Ну конечно да.

Болезненное, грязноватое какое-то и так буднично-спокойно обставленное, словно он никто, пустое место, – любила-разлюбила, дальше пошла…

Хотя нет, она утверждала, что не разлюбила. Вот хоть убейте, но Ярыгин не мог вместить в свой разум недоступное ему понимание, как можно любить двух людей одновременно. Нет, можно любить сколько угодно людей одновременно и одинаково сильно, если это разные, но близкие тебе люди, да пожалуйста.

Но невозможно любить, скажем, родную матушку, которая тебя вырастила, которая твоя родная-близкая, единственная, и такими же чувствами – такой же пуповинной привязкой, с такой же нежностью и всем, что связывает вас с ней, одновременно любить какую-то еще женщину.

Или отца, настолько же родного, близкого и настоящего, – и какого-то еще мужика? Бред же полный.

А разве возможно по-настоящему любить жену или мужа, прорастая друг в друга душой, быть самыми близкими на земле людьми и параллельно так же любить другую женщину или мужчину, в женском варианте?

Нет, Прохор этого не мог ни понять, ни осмыслить и, разумеется, искал, раскапывал причину в себе, стал мрачным, раздражительным, пока его не наставил и не вразумил однажды дед Борис.

С работы после ухода Лены Прохор стал приходить все позже и позже, загоняя себя на стройке тяжелым трудом, чтобы не мучиться бесконечными думами о предательстве жены и не крутить мысленное кино, представляя ее в страстных объятиях другого мужика, порой изводившее Прохора до исступления.

Вернувшись ближе к ночи домой, Прохор застал деда за накрытым к мужским посиделкам столом: закусочка, бутылочка коньяка, две рюмки, два столовых прибора.

– Садись, внучок, – пригласил жестом Борис Васильевич, – поговорим.

И поговорили.

– Ты вот что, Прохор, – приступил к главному, ради чего ждал и пригласил внука к разговору Борис Васильевич, после того как они выпили по рюмашке и хорошенько закусили. – Послушай-ка моего совета и наставления. Знаю я, какие мысли тебя сейчас изводят, одолевают и покоя не дают. А думаешь ты: «Что со мной не так? Чем я хуже того мужика, к которому она ушла? Глупее? Беднее?» И самое потаенное, в чем ни один мужчина никогда не признается никому, даже другу закадычному, а порой и самому себе: «Что я, в постельных делах слабее или хуже, не давал ей радости и наслаждения, не так ловок и умел, как тот ее мужик?» Вот что в первую очередь гнетет и жить не дает каждому мужчине, когда от него женщина уходит.

– И что, ты знаешь ответ на этот вопрос? – усмехнулся саркастически Прохор, наливая себе коньяку в рюмку. Дед жестом отказался составить ему компанию.

– Да, внучок, знаю, – уверил его Борис Васильевич.

Прохор, поднесший было рюмочку ко рту, посмотрел на деда внимательно и рюмку-то обратно на стол и поставил.

– Дело не в тебе, не в твоей мужской физиологии и не в твоих постельных навыках.