Викторианки - Александр Яковлевич Ливергант

Стюарта Милля журнал «Вестминстерское обозрение» и зовет Мэри-Энн стать своим заместителем. Мэри-Энн польщена, дает согласие и весной 1851 года переезжает в Лондон, где, по предложению Чапмена, селится на Стрэнде, в пансионе, который держат Чапмены и где собираются столичные интеллектуалы; пансион является одновременно и издательством, и квартирой, где живут сами Чапмены, и, не в последнюю очередь, литературным салоном. За пансион Мэри-Энн, по договоренности с Чапменами, будет расплачиваться редакторским жалованьем. И – постоянными скандалами. Ревнивая миссис Чапмен и еще более ревнивая Элизабет Тилли, гувернантка чапменовских детей и «по совместительству» любовница Чапмена, не в восторге от такого соседства: Чапмен же увлечен своей будущей сотрудницей и этого не скрывает; увлечена им, красавцем с байронической внешностью, и Мэри-Энн. Прожив в доме Чапменов два с половиной месяца, Мэри Энн после очередного скандала в мае 1851 года уезжает было обратно в Ковентри, однако Чапмен едет за ней, уговаривает вернуться и начать писать в журнал, который, впрочем, пока еще ему не принадлежит. Дебют Мэри-Энн в роли штатного рецензента «Вестминстерского обозрения» состоялся в первом номере возрожденного журнала рецензией на книгу Роберта Уильяма Маккея «Прогресс интеллекта», после чего она в скором времени приступает к своим обязанностям заместителя главного редактора журнала, где вскоре становится центральной фигурой, самым нужным человеком: пишет, рецензирует, редактирует, корректирует, читает гранки. Чапмен же, что называется, – «добрый малый», он нерадив, ненадежен да и пишет плохо и неохотно: он осуществляет «общее руководство» – в самом деле, не гранки же читать владельцу и главному редактору журнала, у него есть дела поважней – например, затеянная им громкая и победная кампания против Ассоциации книгоиздателей с участием на его стороне самого Диккенса.

3

Основанное еще в 1824 году[54] Джоном Стюартом Миллем, горячим сторонником создателя политической и этической теории утилитаризма Йеремии Бентама, – «Вестминстерское обозрение», журнал «философов-радикалов», задуманный в свое время в качестве оппозиции «Ежеквартальному обозрению», в начале пятидесятых переживает не лучшие времена – философы-радикалы к середине века утратили былое влияние. Разочаровавшись в своем детище, потеряв к нему интерес, Милль отходит от дел и передает бразды правления опытному издателю Джону Чапмену – что Чапмен нерадив и легкомыслен, Миллю неведомо.

Известно, что больше всего нужно «толстому» журналу, будь то «Вестминстерское обозрение», «Новый мир», «Шпигель» или «Нью рипаблик». Это – громкие, на слуху, имена. Возрождение «Вестминстерского обозрения» Чапмен и Мэри-Энн связывали с известными авторами, однако заполучить Карлейля, Теккерея, Роберта Браунинга, Теннисона или даже писателей не столь именитых – автора «Общества в Америке», ученицы Бентама и Милля Гарриет Мартино или Джеймса Фруда, автора только что вышедшей и уже нашумевшей «Немезиды веры» – оказалось не так-то просто, тем более если журнал, который тщится напечатать живого классика, не на подъеме. Не складываются у Мэри-Энн и отношения с владельцем и главным редактором: Чапмен и в дальнейшем упорно стремится вывести эти отношения за рамки деловых, благо Мэри-Энн, вернувшись по его наущению из Ковентри в сентябре 1851 года, по-прежнему живет с ним под одной крышей.

Мэри-Энн жалуется на головные боли и ревматизм, на то, что времени сочинять «свое» ей не хватает, все больше тяготится своими многочисленными обязанностями, главная, самая трудоемкая, – обзор современной литературы в конце каждого номера. В журнал она пишет все реже – впрочем, ее небольшая рецензия на «Жизнь Стерлинга» Карлейля, написанная в январе 1852 года, не прошла незамеченной. И в конце 1853 года, проработав в «Вестминстерском обозрении» чуть больше двух лет, из журнала уходит – впрочем, публиковаться в нем продолжает. И, соответственно, покидает дом Чапменов, где прожила в общей сложности три года, – со Стрэнда переезжает на Кембридж-стрит, Эджвер-роуд. Без постоянной работы обойтись будет непросто: на 100 фунтов годового дохода, доставшегося от отца, особенно не разгуляешься.

Главным «козырем в колоде» Чапмена и Мэри-Энн были, однако, не Фруд или Мартино, а философ и социолог, основатель эволюционизма, один из самых влиятельных английских философов-позитивистов, издатель «Экономиста» Герберт Спенсер, только что выпустивший у Чапмена «Социальную статику» и работающий над «Основаниями психологии». Под влиянием Спенсера, его эволюционной теории и теории воздействия внешней среды, Мэри-Энн всерьез увлеклась позитивизмом, заинтересовалась «Происхождением видов» Дарвина, «Местом человека в природе» Томаса Хаксли и «Историей цивилизации» историка и социолога Генри Томаса Бокля. И довольно скоро со Спенсером подружилась, они часто встречаются, подолгу беседуют, ходят в театр и в оперу, на знаменитого философа и социолога Мэри-Энн производит не менее сильное впечатление, чем он на нее; многие в их кругу считают их женихом и невестой, свадьба, считают они, – вопрос времени. Но нет.

«Мы договорились, что не влюблены друг в друга, – пишет она Брею, – но это не значит, что мы должны по этой причине меньше видеться. Вовсе нет».

Впоследствии Спенсер опишет Мэри-Энн в своей «Автобиографии» во всех подробностях, отдаст должное ее интеллекту, непростому характеру и запоминающейся, хотя и не слишком привлекательной, внешности:

«В ее внешности просматривалось некое мужеподобие; мужским был и ее интеллект. Роста она была среднего, однако крепкого сложения, да и голова была больше, чем обычно у женщины… От улыбки ее лицо поразительно преображалось; в этой улыбке было что-то сочувственное – и в отношении к человеку, которому улыбалась она, и к тому, кто улыбался ей. Голос у нее был контральто, довольно низкий и, по-моему, от природы сильный. На этот счет у меня сложилось вполне определенное представление, ибо в те дни мы, случалось, пели на два голоса; в то же время она имела обыкновение сдерживать силу своего голоса, и, подозреваю, его истинную силу вряд ли кто-нибудь ощутил в полной мере. Вместе с тем голос у нее был мягкий и, как и улыбка, сочувственный… Справедливая и добросовестная в своем отношении к людям, ненавидящая всякое зло, она тем не менее была настолько терпима к человеческим слабостям, что легко прощала, злопамятностью не отличалась и осуждала резкие высказывания. Нисколько не сомневаюсь, эта ее черта была вызвана постоянным изучением собственных недостатков. Она жаловалась, что постоянно занимается самокритикой и, соответственно, себе не доверяет… Ее философские способности были поразительны, я знавал немногих мужчин, с кем можно было бы с таким интересом, с такой легкостью рассуждать на философские темы…»

Однажды Мэри-Энн назвала Спенсера «хорошим, и даже прелестным человеком», а жене Чарльза Брея в мае 1852 года пишет, что она «в восторге от установивишихся между ними взаимопонимания и товарищества». И не в последнюю очередь потому, что это ему была она обязана знакомством с главным человеком в ее судьбе – Джорджем Генри Льюисом.

Любовью с первого взгляда, однако, их с Льюисом отношения не назовешь.