Викторианки - Александр Яковлевич Ливергант
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Они пишут в элегантных будуарах… гонорары им безразличны, и, кроме скудости собственных мозгов, никакая другая скудость им неведома».
Продолжает переводить «Этику» Спинозы и, в отличие от Льюиса, доводит перевод до конца, и это при том, что эти годы Льюисы переезжают с квартиры на квартиру, живут стесненно, как говорится, друг у друга на голове. Спустя много лет Мэри-Энн расскажет Кроссу, что в Ричмонде, где они прожили три года, им приходилось творить в одной комнате:
«Скрип второго пера так действовал на нервы, что хотелось криком кричать».
Их с Льюисом отношения, впрочем, никак от этого не пострадали, оставались образцово безмятежными – в тесноте да не в обиде.
А спустя год Мэри-Энн начинает писать свою первую большую прозу. Ей уже тридцать шесть, и отныне ее зовут не Мэри-Энн Эванс и не Мэриан Эванс, как ее с детства называли близкие, а Джордж Элиот. Джордж – это, надо полагать, Льюис. А Элиот? Просто звучная, привычная фамилия?
4
Однажды, еще до Берлина, рассказывает первый биограф Джордж Элиот Матильда Блайнд[56], Льюис подал жене идею: «Дорогая, думаю, тебе по силам написать отличный рассказ». Сказано – сделано, через несколько дней, когда Льюисы собираются в гости, Мэри-Энн предупреждает:
«Знаешь, я сегодня с тобой не пойду. Когда вернешься, меня не беспокой, я буду очень занята».
Так переводчик Штрауса, Фейербаха и Спинозы, редактор журнала и эссеист Мэри-Энн Эванс в одночасье превратилась в романиста Джордж Элиот. Нет, не в одночасье: некоторое время назад Мэри-Энн уже бралась за перо, однако дальше описания стаффордширской деревушки, где должно было происходить действие, дело не пошло, всегдашняя неуверенность в себе взяла вверх над литературными амбициями, и вскоре она распростилась с надеждой стать писателем:
«Отчаялась, как и во многом другом в жизни».
Теперь же она почувствовала себя уверенней, романы, правда Джордж Элиот начнет писать позже, в тот вечер она садится за «Сцены из жизни духовенства» – три повести, объединенные невеселой судьбой трех сельских пасторов из английской глубинки и основанные – как и будущие романы – на воспоминаниях своего детства и отрочества.
В названии первой книги-трилогии Джордж Элиот напрашивается эпитет: «Сцены из жизни провинциального духовенства». Провинция, сельская Англия – конек начинающей писательницы, всегда ведь важно, особенно если только берешь разбег, писать то, о чем знаешь; провинциальную же Англию, сельские нравы Джордж Элиот знает досконально, правда о провинции ей известна с самого детства, этой правдой – обычаями, привычками, речью – она и поделится с читателем и в трилогии, и в первых трех романах. Подчеркнем: неприукрашенной правдой: позитивистка Джордж Элиот настаивает на документальной точности, заявляет о необходимости «обуздывать полеты своего воображения», документальность противопоставляет «сенсационности», которую презрительно называет «произвольной картиной» („arbitrary picture“) и рекомендует всячески избегать. Сравнивает художника со свидетелем, выступающим на суде под присягой.
Первая повесть, «Невзгоды его преподобия Амоса Бартона» («Какое прекрасное название!» – похвалил жену Льюис), задает тон трилогии в целом: невзгоды преследуют всех трех незадачливых героев «Сцен». Викарий из Шеппертона Амос Бартон не пользуется популярностью у прихожан и их расположения добивается лишь ценой постигшего его горя – смерти жены, красавицы Милли. Мейнард Гилфил, пастор в Шеппертоне, предшественник Бартона, страдает от безответной любви: дочь итальянского певца Катерина Сэстри эксцентричному Гилфилу взаимностью не отвечает, предпочитает ему легкомысленного капитана Энтони Уиброу. В конечном счете, Катерина все же разочаровывается в светском хлыще и становится женой Гилфила, однако счастье длится недолго, спустя несколько месяцев она умирает. Джордж Элиот сравнивает Мейнарда с высохшим деревом, лишившимся жизеннных соков. Не лучше складывается судьба и героя третьей повести «Покаяние Дженет», преподобного Эдгара Трайна. Приехав в Милби, промышленный городок, погрязший в религиозной апатии, Трайн, аскет и евангелист (как и Роберт Эванс), вступает в борьбу за души прихожан с юристом Демпстером, человеком безжалостным и опустившимся. Демпстер внезапно умирает, но воспользоваться победой над ним Трайн не может – умирает от чахотки и сам; герои Элиот вообще до финала доживают далеко не всегда. И Бартон, и Гилфил, и Трайн благородны и помыслами чисты, веротерпимы, как и их создательница, – и при этом все трое терпят в жизни поражение: вера их не спасает. А ведь должна была бы – если следовать канонам нравоучительной литературы. Но Джордж Элиот нравоучительную литературу не пишет, к тому же она, как мы знаем, отошла от догматов англиканской веры и, соответственно, – от всепобеждающей, излечивающей душу, даже самую грешную, религиозной морали.
Место действия, сюжет и героев своих повестей Джордж Элиот не придумала (или, во всяком случае, не придумала полностью, от начала до конца), она, как всякий хороший писатель, пишет одновременно «с натуры» и «из головы». И «Сцены из жизни духовенства», и последовавшие за ними три романа из жизни английской провинции – это «романы с ключом», очень многое в них – не плод вображения, а сохранившиеся в памяти реальные события двадцатилетней давности. В городке Шеппертон угадывается Чиверс-Катон, где проходило детство автора. Милли Бартон, жена Амоса, списана с жены викария мистера Гуайтера, подруги матери Мэри-Энн; выведена в повести в образе миссис Хэкет и ее мать. В сэре Кристофере и леди Чиврел, удочеривших сироту Катерину Сэстри, нетрудно узнать сэра Роджера и леди Ньюдигейт; Ньюдигейты ведь тоже удочерили девочку и тоже не лишенную музыкальных способностей. А в наследнике сэра Кристофера, капитане Энтони Уиброу – приятеля Роберта Эванса Чарльза Паркера, столь же ветреного и легкомысленного, как Уиброу.
Отрывок из «Амоса Бартона» Джордж Элиот прочла Льюису еще в Берлине, и ему понравилось:
«У тебя есть все, чтобы стать романисткой, – острый ум, умение писать и философия».
В конце сентября 1856 года первая повесть дописана, Джордж Элиот читает мужу вслух сцену смерти миссис Бартон, и, пишет Лесли Стивен, «оба расплакались, Льюис целует жену, говорит: „По-моему, пафосные сцены выходят у тебя ничуть не хуже комичных“».
И 5 ноября отсылает рукопись «Амоса Бартона» издателю Джону
