Первая клетка. И чего стоит борьба с раком до последнего - Азра Раза
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тестирование in vitro и модели на животных хороши для изучения и понимания фундаментальных аспектов взаимодействия и функционирования генов, выявления сигнальных путей и наблюдения за последствиями выключения генов в контролируемых, строго определенных простых системах, но мне интересно вести исследования, нацеленные на терапию. Как мне разработать более удачные планы лечения для своих больных? Модели на мышах, как мы уже знаем, ничего не дают, но особенно бессмысленны они при разработке противораковых препаратов, однако финансовые организации и нынешняя научная культура делают такие колоссальные вложения в эту систему, что нет никакой возможности заставить ученых признать, что их модели в корне ошибочны и держаться за них глупо. Сотни научных исследований уже показали, что эффективность препарата у животных имеет практически нулевое отношение к тому, как он поведет себя у людей. Неужели мало того, что подобные неадекватные, бессмысленные доклинические платформы в 90 % случаев приводят к полному провалу препаратов в клинической практике? Однако же без моделей на животных грантов не получишь. Чем объясняется подобная избирательная слепота? Единственное разумное объяснение – без этой слепоты гранты не могут продолжать существовать. Мы каждый день видим подобное помешательство у онкологов: весь организм рушится от рака, а мы, как одержимые, часами пытаемся тщательно сбалансировать электролиты. Нет грантов даже на техническое обслуживание банков тканей. Мои старания по коллекционированию биологических образцов держатся только на щедрости пациентов и благотворительных организаций. Если бы не наши благотворительные мероприятия, на которых наши друзья, пациенты, их семьи и просто филантропы щедро снабжают нас средствами, мне пришлось бы вылить образцы в раковину и распустить сотрудников. Один раз такое уже было. Моя коллега, известный кардиолог, попыталась перенести свою лабораторную программу в другую больницу, а старые работодатели не разрешили ей забрать банк тканей и назло уничтожили все образцы до единого.
* * *С досадой убедившись, что доступ к ресурсам у меня ограничен, я поняла, что придется подойти к задаче творчески. Почему мы с больными должны стать заложниками правил, придуманных горсткой людей, плохо представляющих себе, что такое рак у живого человека? Ведь мы, в конце концов, живем в самой богатой стране в мире в самые тучные годы за всю историю человечества. Наверняка найдутся и другие ресурсы, альтернативные способы отыскать деньги на проект с банком тканей. Я решила обратиться к общественности. Не упускала случая выступить публично – и на врачебных конференциях, и на онкологических консилиумах, и на общенациональных съездах врачей, и с популярными лекциями. Писала статьи, где высказывала свое особое мнение, давала интервью, не оставляла в покое частные фонды и промышленных магнатов, уговаривала внять голосу совести. Все вежливо слушали меня, кивали и расходились по домам заниматься своими делами. Ничего не менялось.
Как-то раз в рождественские праздники 2014 года я проснулась в особенно скверном настроении. Недавно умерла леди Н. Я ломала голову над новым планом лечения для Китти С. Из-за праздников в первую неделю после Рождества мне предстояло принять в клинике вдвое больше пациентов. Веселое праздничное настроение всегда вселяет в пациентов обманчивые надежды. Они ждут, что я подберу им хорошее лечение. Я тоже хочу подобрать им хорошее лечение. Это давило на меня. А собственная беспомощность злила вдвойне. Я была уверена, что могу найти много вариантов, если только удастся провести тщательное систематическое исследование проб, хранящихся в банке тканей.
Я рассеянно открыла первый попавшийся журнал и прочитала, что один спортсмен заключил рекордный семилетний контракт на 126 миллионов долларов.
Это меня добило.
Да что же это за общество, где спортсмена за игру в мяч награждают сотнями миллионов долларов, а мне надо просить и побираться, унижаться и умолять ради жалких грошей на более гуманное лечение рака? Рак давно перестал быть болезнью, которой болеет кто-то другой. Большинство из нас в лучшем случае находятся от него в одном рукопожатии. Откуда же взялся такой дикий перекос? Такое бессердечие и безразличие? Мы тридцать лет брали у тысяч пациентов образцы крови и костного мозга при помощи невыносимо мучительных процедур – больным сверлили кости и тыкали иглами в слабые вены, – и теперь эти образцы стоят себе замороженные, томятся в жидком азоте, и все из-за отсутствия денег. Бюджет на исследования рака, распределяемый через Национальный институт рака, составляет в общей сложности 5 миллиардов долларов, и это меньше 0,1 % всех государственных расходов США. Все, что мне необходимо для работы, составило бы крошечную долю вопиюще огромной суммы, доставшейся этому спортсмену за труды. Это не укладывалось в голове – и не укладывается до сих пор.
Тяжелые болезни требуют тяжелого лечения. Отчаянные времена взывают к отчаянным мерам. Я натянула на себя несколько слоев водонепроницаемой эластичной дышащей ткани, надела перчатки, балаклаву и очки, не забыла теплые носки под легкие кроссовки и отправилась на долгую пробежку по набережной Гудзона, хотя на улице было минус пять: мне надо было освежить голову. Очевидно, мои приемы не оправдывают себя. Я получала достаточные суммы в год, чтобы снабжать лабораторию всем необходимым и платить моим верным сотрудникам, ученым и исследователям; мы публиковали достаточно статей по клинической медицине и фундаментальной биологии, чтобы обрести авторитет в научном сообществе. Но для реализации моих исследовательских планов мне требовались более серьезные материальные вложения. Кто мне поможет? От обычных спонсоров научных исследований вроде Национального института рака таких сумм ждать нечего. Единственный выход – суметь как-то привлечь к этому жизненно важному проекту самых состоятельных людей, у которых хватит средств на него. Мне нужен был старый добрый покровитель.
Для начала я представила себя на месте этого человека: вот, предположим, я социально ответственная, добрая, сострадательная и сказочно богатая меценатка и мечтаю принести пользу человечеству. Если бы я хотела разобраться, куда именно нужно вкладывать деньги – лучше всего, если это будет область, где нет бесчисленного множества посредников, некоммерческих организаций и профессиональных фандрайзинговых агентств, – мне надо было бы провести много предварительных исследований. Это трудно. Так, может быть, уже есть кто-то, кто только и дожидается, когда к нему придут и расскажут о такой достойной цели – приблизить получение лекарства от рака? Перед глазами у меня стояли, как всегда, лица измученных пациентов, которые отчаянно ждут облегчения своих страданий, и это подтолкнуло меня к мысли прямо обратиться к богатеям мира сего. Я была искренне убеждена, что, стоит им