Первая клетка. И чего стоит борьба с раком до последнего - Азра Раза
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Они родом из Южной Африки, поэтому не понаслышке знают, что такое предвзятость и дискриминация, но ни разу не спасовали перед ними. Их путь из Порт-Элизабет и Йоханнесбурга пролегал через резидентуру Патрика в Канаде к месту профессора в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе, где Патрик провел первую пересадку инкапсулированных островковых клеток поджелудочной железы от человека к человеку и первую полную пересадку поджелудочной железы на западном побережье; затем Патрик работал исследователем в НАСА, участвовал в создании “Абраксана” (это химиотерапевтический препарат для лечения рака молочной железы, легких и поджелудочной железы), а потом стал директором корпорации. Сейчас обо всем этом складывают легенды, однако рассказ из первых рук, пожалуй, лучше любых легенд.
Первые два пациента, которым провели пересадку поджелудочной железы, прекрасно перенесли операцию – вот только потом у обоих произошло отторжение пересаженных тканей. Отторжение пересаженных тканей поджелудочной железы – это очень страшно. Поскольку поджелудочную железу соединяют с мочевым пузырем, когда этот орган отторгается, из мочевого катетера течет кровь цвета портвейна. Вот я и подумал: “Уверен ли я, что это хорошо для пациентов?” Это заставило меня сообщить моему руководителю, что я собираюсь закрыть программу, директором которой являюсь. Я решил, что мне нужно подучить регенеративную медицину. Меня интересовала иммунная система, поскольку я пытался обеспечить у пациентов толерантность к пересаженным тканям, объяснить организму: “Не ешь меня, потому что я теперь тоже ты”. Парадокс в том, что первая часть моей карьеры была посвящена обеспечению толерантности к трансплантатам, а вторая – преодолению толерантности с целью заставить организм убивать раковые клетки.
Мы, врачи, приучены к редукционизму. Мы строго следуем протоколу. Но жизнь устроена иначе. Рак не линеен – он совершенно нелинеен. Он живет согласно законам науки хаоса. Нет никаких точек контроля. Нужно атаковать его нелинейным образом во времени и пространстве, следить за каждым его движением, в сущности, танцевать с ним. Если взять биопсию у одной и той же пациентки с раком молочной железы два раза за один день – одну из груди, другую из лимфоузла, – получишь раковые клетки с разными генами. Такая гетерогенность исключает любые редукционистские предположения, поскольку непонятно, на какую мишень направлено лечение и почему, собственно, ты выбрал именно ее. С моей точки зрения, наш единственный вариант – одновременно проводить, так сказать, и микроискоренение, и макроискоренение. Микроискоренение – это значит, что лечение направлено на мелкие мишени, и для этого, возможно, стоит применить и немного химиотерапии. А макроискоренение – это либо хирургическая операция, либо радиотерапия, либо иммунотерапия.
Особенно Патрика раздражает широко распространенное догматическое представление, будто бы ключ к лечению рака содержится в ДНК и только в ней. Он проводил более полное исследование рака и его микроокружения, предполагавшее подробный анализ ДНК, РНК и белков. Кроме того, Патрик постоянно подчеркивает, как вредны протоколы традиционной высокодозной химиотерапии для иммунной системы – а ведь именно она особенно нужна нам в борьбе против рака. Он придумал для случаев запущенного рака несколько очень перспективных клинических протоколов с участием клеточной терапии и вакцин в сочетании с более конвенциональными подходами – химиотерапией и таргетной терапией.
Где-то в конце 2014 – начале 2015 года мне позвонил вице-президент Байден по поводу рака мозга у его сына, и я немного поучаствовал в диагностике. Сын Байдена скончался в мае 2015 года. К октябрю я написал двухстраничный общий план по ускорению иммунотерапии рака при помощи геномного секвенирования и больших данных. Моя задача как врача, хирурга, онколога, иммунолога, бывшего научного сотрудника НАСА и бывшего директора – все это срежиссировать. Мы собираемся запустить очень, очень смелую программу. Я не утверждаю, что мы научимся лечить рак к 2020 году, но, вероятно, мы сумеем активировать Т-лимфоциты, чтобы бороться с ним.
Мишель и Патрик оказали мне одну неожиданную, но очень нужную услугу. Они учредили в Колумбийском университете должность профессора кафедры Чан Сун-Шионга и порекомендовали на это место меня, а эта должность позволила мне выделить время на клинические и фундаментальные исследования.
Во время одного долгого разговора Патрик поделился со мной своей убежденностью, что раковая клетка в ответ на лечение, которое мы проводим, создает изменчивую, эволюционирующую среду. А следовательно, считает он, нужно проводить фундаментальные исследования в динамике клинического лечения, а не в определенный момент. Потому Патрик направил свои ресурсы на разработку вакцины от рака, которая активировала бы собственную иммунную систему больного, и хочет поддерживать фундаментальные исследования особенностей клеток, окружающих опухоль, в реальном времени. Мы с Патриком постоянно общаемся и регулярно обсуждаем вопросы терапии рака.
Что же касается поиска покровителя для моего банка тканей, дело у меня так и не сдвинулось с мертвой точки.
Патрик и Мишель никогда не стремились удовлетворить свои тщеславные интересы. Их цель – сделать так, чтобы их интересы были направлены на службу человечеству из сострадания к нему. На этом пути приходится руководствоваться не зрением, а чутьем. Они метят очень высоко, строят большие планы и неустанно трудятся ради достижения своих целей. Этот путь займет всю жизнь, поскольку, по словам Чарльза Эванса Хьюза, “медицина испытывает нас изо дня в день, как и сама жизнь. Успех, как правило, приходится завоевывать – и его никогда не удается достичь в полной мере. Каждый новый день мы рискуем всем, чего добились. И чем большего мы добились, тем больше рискуем потерять. Конца дороги никто не видит, поскольку все мы находимся в самом начале нового пути”.
* * *Мне вспоминается, как когда-то в начале болезни Джей-Си была в необычном для нее настроении – мрачном и задумчивом. Она со вздохом призналась, что жалеет, что не ценила свою семью, когда была здорова, а особенно ей горько за пустые, бессмысленные споры по пустякам со свекровью, с которой они вместе жили, поскольку эти споры приводили к затяжным взаимным обидам. Столкнувшись в 34 года со смертельной болезнью, Джей-Си мечтала получить второй шанс, чтобы явить всем ангельскую сторону своей натуры. Когда она попала в плен к болезни, это помогло ей обрести духовную свободу и щедрость. Как-то раз зайдя в клинику на осмотр после годовой ремиссии, она лукаво призналась мне, что в разгар очередной стычки со свекровью вдруг прикусила язык, осознав, насколько “нормально” она, похоже, себя чувствует. Она стала прежней, как до болезни, – капризной, обидчивой, вспыльчивой, пустой.
– А ведь у меня были такие благие намерения! – сокрушалась она. – Я хотела стать жемчужиной, которую все найдут в навозной куче моей болезни. А вместо этого снова докатилась до того, что оскорбляю эту старую перечницу. Предупреждаю,