Ханидо и Халерха - Курилов Семен

Все игроки так и разинули рты.

— Меченкин!

— Хорошо!

— Ловко, вот это ловко!

— Мэй, откуда приехал?

— Сверху! — пошутил Пурама, сворачивая ремень и кивая головой в небо.

Теперь Пураме надо было бросать деревяшку. Он бросил раз — и никто ее не поймал, бросил второй, третий — и опять арканы падали на истоптанный снег пустыми.

— Да ты и кидаешь как-то хитро — игру не даешь! — еще сильней удивился восточный чукча. — Где ж это ты наловчился?

— Божий я человек — бог научил…

Четвертый бросок дал победу как раз этому чукче.

— Ага, теперь будем считать — и посмотрим, кому достанется связка телячьих шкур! — дрожа от радости, похвастался он и подкинул болванку.

Арканы свистнули, метнулись за ней. И одна из петель как-то боком накрыла ее. Однако внутрь этой петли опять влетела другая петля, поменьше — и деревяшка сразу шарахнулась вниз, к Пураме.

Восточный чукча от злости весь задрожал и зубами вцепился в конец своего аркана.

— Бери шкуры! Не буду играть, — сказал он, рывками собирая аркан.

— Тьфу! — плюнул на свой аркан другой игрок. — Женщина утром перешагнула через него — не могло быть удачи…

Несколько петель схлестнулись, запутались в воздухе, хозяева стали распутывать их — и игра как-то потеряла для всех интерес.

— Мэй, мэй! — позвал Пураму старик чукча. — Взгляни вот на этот аркан. Может, сменяем? Для сына сделан, а сын запропастился. Твой счастливый. Сменяем? Но только с условием. Ты своим поймаешь верхушку дерева…

Пурама подошел к старику — и понял, что это какой-то богач. Аркан его сына был сделан на удивление: сплетен он ладно, каким-то красивым узором, конец его тяжелый, а сам он длинный, удобный.

— О, хороший аркан. Большой мастер делал его. Сменяем…

Размахнувшись, Пурама метнул свой вверх — и побежал к дереву. Он остановился в тот самый момент, когда петля обхватила макушку сосны.

Толпа заорала от удовольствия.

— Еще раз! Еще!

— Аркан мой, — сказал Пурама. — А на дерево петлю снимать пусть лезет его сын.

— Отдам, если ты и моим поймаешь макушку сосны, — заартачился старый богач.

Пурама выхватил из его рук красиво сплетенный, новенький жгут.

Разгорячившись, он отошел далеко назад, размахнулся и опять побежал вперед.

Не успели люди опомниться, как Пурама дернул аркан — и макушка сосны хряснула, обломилась и сползла вниз, осыпая снег с веток.

— Срубить сосну! — закричали в толпе. — Пусть высокий пень, пока не сгниет, прославит имя его!

Не скрывая радости, не важничая, Пурама собрал дорогой аркан, накинул его на плечо и пошел забирать приз — связку телячьих шкур.

А невдалеке шла такая же азартная игра в литэмэч. Как мог Пурама удержаться! Бросать аркан на рога — это куда проще, чем в небо, да еще такой удобный аркан…

На удивление и этой толпе он быстро расправился со своими противниками и под крики одобрения и завистливый шепот забрал еще один приз — связку листьев хорошего табака.

К вечеру, когда кончился праздник аркана, на ярмарке вдруг появилась толпа богачей и купцов. Их было много: Соловьев, Шкулев, Березкин, Третьяков, Тинелькут, Мэникан, американец Томпсон, а с ним Потонча и какой-то молодой, бойкий чукча. Их невозможно было пересчитать. Тут были и казаки, и русские, и якуты и чукчи, и ламуты, и выкресты, и люди совсем непонятного рода-племени. Все они будто договорились приехать разом. И может, в этом был какой смысл, — может, никто из них не хотел попасть на праздник аркана?

Каждым взглядом своим, каждым шагом и каждым словом американец Томпсон давал понять, что считает себя здесь первым лицом. Это был рослый детина с живыми, выпученными глазами, одетый в медвежью доху. Весело разговаривая, он размахивал и так и этак огромными, как два заступа, руками, из-за чего другие богачи и купцы шагали далеко по сторонам от него. Томпсон и все остальные шли к деревянным домам, где давно уже орудовали кабатчики.

Куриль и Чайгуургин зашли в один из этих домов, когда там уже вовсю развернулось пиршество. Столы на ножках-крестовинах были завалены всякой снедью. Богатая братия уже хватила горькой воды и теперь возбужденно шумела — хохотала, доказывала, судачила. По деревянным стенам метались огромные тени — в комнате горели два больших жирника, обмазанных глиной.

— Афоня — ты? Бра-ат!

— Дорова, Куриль!

— Здорово, Чайгуургин — бра-ат!

— А Петруска где? Лелехай где?

— О, юкагирский голова! Курилле! — воскликнул на чистом чукотском языке Томпсон. — Иди сюда, садись со мной рядом, брат, — я угощаю сегодня. Всех угощаю! О, и новый голова чукчей здесь! Не узнал — будешь богатым. Эй, еттык? Совсем хорошо… Сколько друзей у меня! Да я без вас в Америке и жить не смогу…

"Перед ярмаркой угощает? — удивился Куриль, перешагивая через скамейку и усаживаясь на нее рядом с американцем. — Что-то не так. Какой же ему расчет? Отчего добрый такой?.."

Чайгуургин уселся напротив и тоже подозрительно уставился на американца.

Забулькала в одну, а потом во вторую кружку темно-коричневая горькая вода. Американец, дружески улыбаясь, поднял обе кружки, стукнул их друг о друга и раздал новым гостям.

Как ни следили за американцем в этот вечер Куриль с Чайгуургином, как ни ломали голову, а все-таки ничего опасного для себя в таком неожиданном и недешевом гостеприимстве Томпсона не обнаружили. Другое дело, если бы он подпаивал их одних или вообще лишь богачей тундры. Тогда можно было бы думать, что он надеется на особую с ними связь, переманивает их товар. Но Томпсон угощал и купцов, задабривать которых было бы бессмысленно. Но больше всего удивляло то, что никто из купцов и богачей не затевал разговора о самой ярмарке — о спросе на товары, о мерах обмена. Ничего не пытался узнать и Томпсон… И гости наконец успокоились, разомлели. Тем более что вода оказалась не горькой, а сладкой…

Огромный, но непьющий Чайгуургин охмелел крепко, и Курилю пришлось поддерживать его, когда они пошли спать к Тинелькуту. Чукча был очень весел, душа его размякла — и он вдруг захохотал, да так громко, что с испугу забрехали собаки.

— Дядя твой… Петрдэ… дверью пальцы отбил…

— Какой дверью? Чего городишь! — спросил Куриль.

— Сунул нос, а мы пьем. И назад. А тяжелой дверью — по пальцам! Ха-ха-ха… Да, заходил! Ты к двери спиною сидел — не видел. А я видел. Узнает, что все задарма пили-ели — лопнет с досады… Прогадал и пальцы отбил. Ха-ха-ха…

Куриль захохотал тоже. Петрдэ и прямь был до глупости жаден и уж никогда не упускал случая поесть за чужой счет.

И только на другой день утром Куриль и Чайгуургин узнали, зачем американец потратился на угощение. Появился на ярмарке Потонча. Он сильно сердился на своего хозяина американца, который в эту зиму оставил его без товара. Потонча рассудил так: что ни говори, а Томпсон самый чужой в этих местах человек. Вот он и задабривает всех без разбора. А не станет задабривать — русские и местные купцы перекроют ему дороги. Это было похоже на правду.

В этот же день выяснилось, что Потонча не ошибся.

Русские и местные купцы не дали себя обмануть. Они выставили для обмена точно такой же товар, как и американец. Чай, табак, водка, сахар, мука, соль, порох, патроны, материя, веревка, бусы — все это можно было взять у кого хочешь. Немедленно стало известно, однако, что у Томпсона товаров очень и очень много. И на ярмарке на какое-то время произошла заминка: стало ясно, что меру обмена установит только один человек — американец. И вот тут-то с быстротой громкого крика распространилась радостная для купцов весть: Томпсон меняет так, как меняют все, — он не стал подводить тех, кого вчера называл друзьями.

Были, конечно, и расхождения: русский табак и русскую водку брали охотней, и Томпсону пришлось дешевиться, зато чай, материю, порох, разные безделушки старались взять у Томпсона. Но все это уже было мелочью и обычным делом.

К середине дня страсти стали стихать. Приезжие богачи понабрали всего в меру и начали прижимать купцов. Теперь уже подолгу ходили с пустыми мешками, приглядывались, убеждали не дорожиться.

Сегодня, однако, был "день борьбы", и ярмарка продолжала свою бурную жизнь.

Хорошенько упаковав на нартах товар, выменянный за камусы и оленьи шкуры, Куриль и Чайгуургин заметили, что старик Петрдэ вообще не трогал свою поклажу.

— Э, да ты ничего не выменял! — удивился Куриль, подойдя к старику дяде, караулившему свои нарты.

— Да я думаю, что, пожалуй, лучше обменять в Нижнем, — сказал Петрдэ. — Мне только ведь чай да табак нужны. А это и в Нижнем есть.

— А порох, а сахар? А песочная еда?

— Ну, это все ни к чему. Своих оленей похором убивать не буду, песочную еду — эти оладьи да лепешки — пусть купцы и попы едят. Мы на мясе и рыбе выросли. А сахар только охоту к еде отбивает: в тундре, слава богу, ягоды много.