Ханидо и Халерха - Курилов Семен

Поднявшись и еще раз взглянув на икону, Куриль отвел занавеску — и вдруг увидел попа, будто по божьему велению появившегося за спиной. Это новое совпадение было и удивительным и приятным. Куриль всегда испытывал тревожно-радостное чувство от приобщения к божьей жизни и божьим делам, которое каждый раз происходило как-то неожиданно и со всех сторон…

Священник Попов словно был с головы до ног обросшим шерстью: мех пыжикового малахая сливался с могучей рыжеватой бородой и усами, а борода терялась на длинной, до пят, оленьей дохе, ладоней рук не было видно — поп спрятал их в широкие рукава. Глубоко посаженные голубые глаза, смотрящие прямо в душу, острый нос и ярко-красное пятно нижней губы под усами делали это обросшее волосами лицо совсем непохожим на другие лица, а огромный начищенный медный крест, висевший поверх дохи на животе, окончательно отделял этого особенного рослого человека от всех остальных. Курилю всегда было приятно видеть попа Попова в такой одежде — ему так и чудилось, что божий служитель навечно сжился с тундрой и с людьми тундры и что в этом есть добрый, обнадеживающий знак.

— О, кого нам в гости послал господь бог! — распростер руки поп, увидев голову юкагиров. — Здравствуй, дорогой сын Афанасий, здравствуй во Христе, раб божий! — Попов обхватил Куриля и поцеловал его в лоб. — Да будут благословенны все богоугодные дела твои, да пребудешь ты, и семья твоя, и народ твой во здравии и благоденствии…

Он бы и еще говорил, да вошли самые богатые люди острога — Соловьев с Бережновым.

— Здорово, брат!

— Здравствуй, брат!

Припертая к каменному очагу, жена хозяина тем временем ухитрилась подкинуть дров в огонь, а в дверях, тесня богачей, показались Пурама и Кымыыргин, притащившие в мешках оленину, юколу и другую снедь.

Богачи заполнили комнатенку, размороженное окно которой глядело во двор, на сараи. Кто разделся, кто нет, кто уселся на лавки, кто на пол.

— Ну, рассказывай, Курилов, как вы там живете в тундре по божьему велению, — спросил поп. — Все рассказывай — кто много песцов поймал, кто разбогател, у кого беды какие. Про хорошее расскажешь — меня обрадуешь, про плохое — не удивлюсь: по божьему велению все на свете бывает…

— Все по божьему велению, — ответил Куриль, зная, что нельзя перечить священнику.

— И в Халарче так все идет, — поддакнул Чайгуургин.

— Ну и слава тебе, господи, — перекрестился поп, — А как семьи ваши, как бабы, как дети?

— Хорошо, все хорошо.

Поп великолепно понимал, что Куриль так отвечает лишь ради приличия, однако смущать его он не хотел и не стал.

Но тут голос подал Соловьев:

— А у нас тут беда случилась: помер большой ученый, это вы знаете, думаю. А дальше что было? Слухи пошли, что был ученый шаманом. Слухи эти донеслись до начальства, а начальству не понравилось это. И письмо, говорят, издалека прислали — чтоб разговоры такие не мешали царю-батюшке дела свои делать. Скандал настоящий… Как там у вас — что говорят люди?

— Не был, значит, Чери шаманом? — удивленно спросил Чайгуургин.

— Какой он, к черту, шаман! — хихикнул стоявший у двери Мишка. — И не ученый человек, а божий: имя-то у него рыбье — чир…

— Простит тебе бог, — махнул на него рукой поп.

— У нас говорят, но мало, — сказал Куриль. — У нас другие беды.

— Какие же беды?

Чайгуургин не дал Курилю ответить:

— А у меня пятьсот телят погибло!

— Как! — вздрогнул ошарашенный Соловьев.

— Прикочевал на самое лучшее пастбище, а они подыхать стали. То дохлый появится, то чуть подышит — и нету… Кака шаманил и сказал, что не видать следов ни наших, ни якутских, ни всех прочих духов, а вот следы с Кулумы — есть.

— О! — шлепнул Соловьев рукой по коленке. — С Кулумы! Афоня, ты помнишь Старцева Хедьку? Помер твой Хедька. Утонул в Кулуме.

— Картежник-то? Хедька?

— Утонул. День был совсем хороший, река блестела, как шашка Филата. А Хедька с ребятами рыбу ловил… Вот слушайте — расскажу. Тихо так было — а тут как рванет низовой ветер, как поднял всю Кулуму на дыбки. Хедька давай выбирать сеть, выбрал — и, дурак, не к берегу, а к острову лодку погнал. Ребята машут ему, кричат, чтоб заворачивал, а он не послушался — и у всех на глазах пропал. Лодку нашли аж в Керетовой… Два дня бурлила река. И только стихла — плывут карбасы Черского. Мавра — жена его, Сашка — сын, Степан Расторгуев и еще служивые мужики. И тут мы узнали, что самого-то Черского нет. Гурка Котельников стал шаманить — и говорит, что это духи его отомстили Хедьке, сгубили его. И не одного Хедьку. Немного спустя медведь Хому Бибикова задрал.

— Хому? — вытаращился Куриль. — Моего друга Хому?

— Нет. Умереть-то не умер он. А без глаза остался, и правая рука вся поломанная теперь… У вас, говорят, тише, а у нас, видишь, дело какое…

— Тише… — повторил Куриль. — Если уж говорить, то у нас еще хуже.

И он стал рассказывать всю запутанную историю вражды шаманов, которая обернулась бедами и которой не видно конца.

— …У нас прямо мученье людям. Боятся всего, житья никакого нет… Я не пойму этих шаманов. Да если б они все настоящие были, а то ведь подозренья всякие есть…

— Ну, а теперь и мне сказать надо, — перебил его поп, поправляя крест, съехавший набок. — Про Черского скажу одно: богом вас уверяю — не был шаманом он, все это ложь. Может, это от темноты, от привычки. Такой раб сатаны, как Иван Рупачев с Омолона, всякие слухи может пустить. От безбожия, от темноты. Ну, а кто иной способен дурные слухи пускать и со зла на русских людей… Черской раб бога, ученый. На пользу царя и на пользу всем вашим людям работа… Ах ты, господи-боже, — какую напраслину возвели на православного человека!.. А тебе, Куриль, я вот что скажу. Шаманы — наравне с попами. Ты это учти. Только мы рабы господа бога, а они — рабы сатаны. Ты о шаманах-то осторожно думай. Человек ты видный и умный. Я желаю тебе добра — пусть шаманы живут сами собой, не трогай, не мути народ…

— Да я вроде молчу…

— Ну и с богом. А мне на вечернюю службу пора.

И поп ушел, совсем озадачив и юкагиров, и чукчей.

ГЛАВА 11

В полдень караван тронулся через речку. За утро успели кое-что обменять. Теперь последняя нарта Куриля была нагружена не оленьими шкурами, а березовыми слегами. Чайгуургин приобрел за камусы заячье одеяло и рыбу.

Пурама сбыл три пары новеньких рукавиц, две пары обуток, а заимел две посуды пороху и старый чайник на пули. Один скупой Петрдэ не дотронулся до своих мешков.

Ярмарочный поселок располагался на левобережье Анюя, среди тайги. В этих местах тайга очень густа, и ветры не продувают ее. Снега под соснами здесь лежат ворохами, они сыпучие, мягкие, очень белые. Люди тундры больше привыкли глядеть вдаль и на землю, а тут хочешь — не хочешь, но голова сама задирается вверх: деревья, деревья, дали не видно. И хорошо, и красиво в тайге, и небо-то здесь другое — совсем синее, как глаза русских женщин.

Однако в тайге тесно, и оглядываться надо почаще — а то задерешь голову, а нарта на корягу наскочит…

Стойбище дает о себе знать издалека. Еще и просвета поляны не намекается, а все кругом оглушено гвалтом собачьего лая. Тайга так и звенит от этого дружного лая — и кажется, впереди не стойбище, не сбор торгового люда, а самый большой на земле собачатник… Впрочем, временами наступает и тишина — это значит, ярмарка поглотила еще одну упряжку или один караваи, и собаки успокоились, примирились с гостями.

А вот и поляна, и стойбище на поляне. Три деревянных рубленых дома посередине, а вокруг них в беспорядке — чукотские яранги, ламутские тордохи.

Поселок-стойбище кишит людьми — всюду шум, говор, крики. Сплошным кольцом опоясывают эту толкучку перевернутые вверх полозьями нарты собачьих упряжек.

Ближе к деревьям — оленьи упряжки, а на отшибе — лошади возле раскурошенной копны сена.

Сквозь сумасшедший лай, как сквозь пургу, прорвался караван Куриля, Чайгуургина, Петрдэ и Лелехая.

Ярмарка уже жила своей собственной жизнью, и приехавшие сразу исчезли в этом скопище людей и товаров, будто котел рыбы, выплеснутый в бурлящее озеро.

Пураме ярмарка показалась единственным местом, где можно почувствовать полнейшую волю, не стесненную ни родовыми обычаями, ни другими законами. И может быть, из-за этого чувства, среди совсем незнакомых разноязыких людей, у него нестерпимо загорелось сердце поскорей показать свою ловкость и удаль.

Как только путники из Улуро и Халарчи распрягли оленей, Пурама, едва успев оглядеться, схватил аркан и побежал туда, где над толпой взлетал деревянный шишак, привязанный к длинной веревке. На ярмарке нынче был "день аркана", и он до зуда во всех жилах обрадовался, что подоспел как раз к этому дню.

Передохнув и собрав, как надо, ременный аркан, он поскорее занял место между двумя чукчами с разрисованными татуировкой лицами. Игра в муньахат так забрала толпу, что на него никто не обратил никакого внимания: играть мог каждый кому не лень… Кто-то подкинул деревяный шарик — и тотчас вверх прянули ременные петли. Пурама тоже метнул — и через миг толпа издала громкий крик удивления: аркан Пурамы проскочил в петлю восточного чукчи — и моментально выхватил из нее деревяшку.