Ханидо и Халерха - Курилов Семен

— О, Кулума много чудес увидела, — сказал Чайгуургин. — И смешных, и непонятных, и страшных… Не знаю, что думать — растревожились все люди насквозь по ее берегам. Я, между прочим, тоже собрался на ярмарку. С вами и двинусь.

— Силенкой хочешь помериться?

— Придется — не откажусь…

Чайгуургин был знаменитым силачом. Однажды на ярмарке во время потешной борьбы он поломал кости восточному чукче. С ним пробовал бороться известный якутский силач Ботго, но и он сдался ему. Из юкагиров один только Микалайтэгэ мог бы помериться с ним силой и ловкостью, но Микалайтэгэ трусливый. Словом, Чайгуургин слыл самым могучим человеком в низовье Колымы и Алазеи.

— Пока мясо варится, полакомьтесь, гости, — прервала начавшийся разговор жена хозяина, подавая на огромном медном подносе свежие оленьи шкуры, губы, глаза, мозг, жилы ног с костным мозгом.

— Так что же такое случилось на Кулуме? — спросил Куриль. — Говоришь, даже смешное?

— Было и смешное, да только оно плохой конец имело. И меня этим плохим концом стегнуло…

— Тебя — голову? Это совсем интересно. А я не слышал.

— Ну, а о русском-то человеке Чери — слышал?

— А-а, понимаю, — усмехнулся Куриль. — Как он вошек у женщин собирал, как считал камни?

— Да вошек-то пусть бы и собирал. Кроме пользы, тут ничего нет. А вот камни считать — дело плохое. Сосчитают — потом увезут. Чем наши люди будут загружать сети, чем шкуры и камусы мять?

— Не будут собирать камни! — уверенно возразил Куриль. — Я ездил за Ясачную речку — так там столько каменных гор, что можно и не считая брать камень.

— Вот! Вот и люди не понимают. И так и этак думают. А если не увозить камни — зачем считать? А зачем насекомых всяких сушить? Это же не юкола! А зачем веревку по земле растягивать, палочки втыкать, ничего не сделать — и уйти?

— Это ученый человек! — сказал Куриль. — Царь его послал сюда. Я точно знаю. Должен же царь знать, что на его земле лежит, растет, какой длины реки! Как же управлять будет землей, если ее не знает?

— Ты, мэй, погоди… Мы это слышали. А скажи, кто такой царь? Это бог на земле, может, его брат или сын. Так? Что же выходит? Что бог землю не знает?.. Люди совсем другое думают. Шаман Чери! Настоящий шаман. Ты слышал, что на Анюе делается? Не слышал? Там у людей волосы выпадают, даже носы и уши отваливаются. Раньше так страдали только якуты возле городов, а теперь даже анюйские ламуты страдают. Нескольких человек, говорят, в город зачем-то увезли. Сами собой люди портятся? А ты говоришь — ученый… Теперь смотри, что у меня случилось. В позапрошлую весну я, как всегда, пригнал табун на Коньковую. Начался отел. И пятьсот телят погибло. Пятьсот! Отчего? От болезни? А откуда она? Тундра — та же, ягель — тот же, важенки — здоровые. А полтысячи телят нету…

Старик Петрдэ, привыкший в гостях больше есть и меньше говорить, вдруг перестал жевать.

— Ну, что на это скажешь, Апанаа? Куриль, однако, не ответил ему.

— То-то тебя нет на Коньковой, — сказал он. — А мы ехали и удивлялись.

— Чего ж удивляться! Ты бы погнал табун на испорченное место? Я и Лелехаю запретил. Это плохие шутки — терять каждый год по пятьсот голов… Да, скажу тебе, что и ты мог понести убытки. Тинелькут прогонял стадо по этому месту — то стадо, которое ты у него выиграл. Твое счастье, что как раз поднялась пурга. Русские духи, видать, заблудились, а то бы они и тебе напакостили.

Куриль призадумался. Перед ним сидел не какой-нибудь замухрышка-страдалец, а крупный богач, голова огромного рода, человек могучий, даже телом могучий, — словом, человек, который на все должен бы глядеть свысока. И Куриль невольно полюбопытствовал:

— Ты, мэй, сам так решил, что русские портят тундру? Или камлание было?

— У меня свой ум есть, — ответил Чайгуургин. Он сомкнул толстые губы и холодно огляделся по сторонам. — Я разве ребенок, чтобы не видеть, что происходит кругом? Кулума наша бедная? Тундры бедные? Если были бы бедные — русские разве лезли сюда? Даже амарыканы прут! Наших людей они научили пить горькую воду, табак курить — а какой от этого толк? Мы мясо едим, а они хотят, чтоб мы белый песок [68] на масле жарили, как рыбу, и ели.

Вот поживешь — и увидишь: сейчас они шкурки берут за чай и табак да горькую воду, а потом за белый песок заберут оленей… Духов своих они напускают, и тундру портят тоже они.

— Гы! Да какой же расчет им портить тундру, если им мясо потребуется? Какой же расчет портить людей, если мы шкурки им добываем? — возразил Куриль, радуясь, что чукча запутался.

— Не знаю, — пробурчал Чайгуургин. — Камланил не кто-нибудь, а Кака! Другому я, может, не поверил бы. А у Каки сильные келе, сильные и надежные. И сам он шаман надежный, потому что богатый. Какой ему смысл меня-то обманывать? Мы с ним друзья, сам предпочел быть шаманом, а не головой.

— А откуда же у него взялись такие сильные и надежные духи? — не выдержал Пурама.

Чайгуургин вздрогнул и вытаращился на Куриля: как, мол, этот человек смеет встревать в разговор? Однако Куриль чуть улыбнулся, давая понять, что на вопрос надо ответить.

— Могу сказать, откуда у него эти келе, — перевел хозяин недобрый взгляд на Пураму, — Могу сказать… О духах отца Мельгайвача ты, мэй, что-нибудь слышал? Думаю, слышал. Так вот Кака завладел ими. Давно завладел! Все чукчи знают об этом.

Пурама выпрямился над столом, быстрые глаза его забегали туда-сюда — он готов был прослыть последним на земле человеком, но дать волю своему языку.

— А улуро-чи знают другое! — выпалил он. — И не только улуро-чи. Не мог Кака завладеть этими духами. Их давно передушил Токио. Остался один вожак. Это на большом камлании было! Куриль может прогнать меня, пусть я пешком обратно уйду, но я должен еще сказать. Совсем недавно Кака был на камлании — у нас, на Соколиной едоме, и он всем людям сказал, что этот вожак духов вселился в тело вдовы Сайрэ. Его келе гонялись за этим духом, он хотел его задушить. Вдвоем с Тачаной они гонялись за ним!.. Убей меня первый весенний гром, если я вру. Куриль! Они же были на этом камлании…

— Ну, хватит язык распускать! — одернул его Куриль и, насупившись, принялся грызть жилу.

Наступило молчание. Оно длилось долго. Уже подали вареное молодое мясо, поставили кружки для чая, уже начали дружно есть, а разговор никто не осмеливался продолжать.

Наконец Куриль кивнул в сторону Пурамы и тихо сказал:

— Они говорили правду — так было все…

— Не знаю. Кто знает?.. — примирительно проговорил Чайгуургин. — Может, шаманские сложности…

— Мы Каку вчера встретили, — спокойно сообщил Куриль. — Поехал в наши края…

— А зачем? А на ярмарку не поедет? И к тому же скоро отел…

— Вот и я обо всем этом подумал.

Перестав есть, Чайгуургин вдруг достал огромную трубку, выстроганную из корневища, натолкал в нее табаку толстым пальцем, закурил, зажмурился от едкого дыма и, протирая кулачищем глаз, проговорил:

— Да… Ты меня, мэй, заставляешь думать о Каке совсем с другого конца…

— Там у меня, на Малом Улуро, плохо со вдовой Сайрэ, — сказал Куриль, вытирая ладонью рот. — Тачана ее травит. А она вот-вот принесет ребенка от Мельгайвача. И как раз Кака поехал туда — Тачана его вызвала: он с ней заодно. Я предупредил Каку. Думаю, все обойдется. Но ты все же пошли туда человека и свое послание передай… Нам с тобой, Чайгуургин, наперед тоже надо быть заодно. Совсем ни к чему, чтоб люди наши во вражде жили. Иначе Друскин обоих нас призовет и бумагу царю напишет…

Голова чукчей вздохнул:

— Вот как бывает: уедет в тот мир умный человек — и гляди, как бы без него плохо не было… Ты передай, как сумеешь, мои добрые пожелания старику Сайрэ. — Чайгуургин вытащил из-за пазухи деревянного человечка, висевшего на тоненьком ремешке, поцеловал его и опять спрятал.

— Старик от шаманства перед смертью отрекся, — сказал Куриль, глядя исподлобья на чукчу. А у чукчи вдруг поднялась и опустилась рука — он, наверно, хотел перекреститься, но почему-то не решился. — Кстати отрекся, — добавил Куриль и потянулся к мясу. — А то ведь Тачана обвинила в его смерти чукотских духов. Могла бы опять начаться вражда. А тут все замутилось, запуталось.

Вместе с хозяевами гости съели два котла мяса, выпили несколько медных чайников чая, вдоволь полакомились прэрэмом [69].

Хозяева совсем не подали горькой воды. Чайгуургин в жизни придерживался строгих правил, он даже имел одну жену — в отличие от других чукотских богачей.

В дорогу отправились на другой день, хорошо выспавшись.

Чукчи снарядили пять нарт. Везли они мятые шкуры, выделанные камусы и пыжики. Одна нарта была целиком нагружена песцовыми шкурками. Чайгуургин взял с собой Кымыыргина: на оленегонных состязаниях будут участвовать кауреляне [70], любители резать лямки, — а Кымыыргина они знают и будут побаиваться. Лелехай, как и Петрдэ, с собой никого не взял.