Двор халифов - Хью Кеннеди

время, когда молодой поэт зарабатывал себе на жизнь, продавая горшки. У него не было возможности получить официальное образование, и, похоже, его бедное прошлое оставило в его душе болезненную занозу. Как и Башшар, Абу’ль-Атахия имел природные способности к языкам. Постепенно он вошел в круг человека по имени Валиба ибн Хубаб — фигуры, хорошо известной как своим богемным, веселым и открытым образом жизни, так и своей поэзией. Как многие амбициозные молодые люди, поэт тяготел к Башшару и заработал себе имя созданием панегирика халифу Махди. Из его биографии мы видим, что постепенно он привлек внимание двора и начал создавать стихи на другие темы, включая довольно вялую любовную лирику, посвященную девушке по имени Утба, рабыне, принадлежащей жене халифа Рите. Однажды в качестве подарка к Наврузу (персидский Новый год) Абу’ль-Атахия подарил халифу большой кувшин (ведь он был продавцом керамики) с благовониями, попросив, чтобы халиф в ответ подарил ему Утбу. Сначала халиф намеревался сделать это, но девушка забилась в истерике: «Я принадлежу к твоим домочадцам! — рыдала она. — Неужели ты отдашь меня какому-то уроду, который торгует кувшинами и еле наскребает на жизнь кропанием стихов?» Халиф смягчился и взамен приказал наполнить кувшин поэта монетами. Тогда Абу’ль-Атахия пришел в казну и потребовал, чтобы его кувшин наполнили золотыми динарами, но казначеи отказались: или серебряные дирхемы, или ничего. Выбор оставили за поэтом; поколебавшись, он в конце концов принял предложенные деньги. Как колко заметила по этому поводу сама Утба, тот факт, что воздыхатель так беспокоился о деньгах, не давал основания полагать, что его любовь настоящая.

При Хади и Гаруне Абу’ль-Атахия сохранял известность в качестве светского придворного поэта, но примерно в 795 году его стиль вдруг резко переменился. Поэт оставил как любовную поэзию, так и панегирики, и сосредоточился на написании аскетических стихов. Темами, которые он отныне выбирал, были мимолетность жизни и кратковременность удовольствий молодости. Эти чувства выражались простым, естественным языком, что обеспечивало стихам широкое распространение:

Потом ты увидишь, ты сам все узнаешь,

Все то, что пока от тебя за туманом,

Что сон гонит прочь, вызвав страх окаянный —

С течением времени сам все узнаешь;

Как счастье, богатство уходят, увидишь,

Тебе оставляя лишь пыль, горе, смерть —

Круг вечный вращения не одолеть —

Что должно, случится — ты сам все увидишь{252}.

Третий член этой тройки, Абу Нувас (умер ок. 814), похоже, вовсе не волновался по поводу смерти и подобных ей вещей. Ею отец был солдатом в армии последнего Омейяда, начало жизни поэта прошло в Куфе, где он был учеником (а может быть, и любовником) известного поэта Валибы ибн Хубаба — который также, как мы видели, учил и Абу’ль-Атахию. Затем Абу Нувас переехал в Багдад, по поначалу его панегирики не пользовались успехом при дворе халифа, и он примкнул к окружению Бармакидов. После их падения в 803 году поэт, судя по всему, стал близким другом наследника, а затем халифа Амина. Десять лет, с 803 по 813 год, стали годами его славы, когда принадлежность к богатому и свободно живущему придворному кругу позволяла ему развивать в своих стихах все направления. Он умер вскоре после того, как был убит его покровитель Амин.

Абу Нувас хорошо известен как шутник и плут из истории «Тысячи и одной ночи», обретавшийся при дворе Гаруна, по в действительности он был прекрасным и очень серьезным поэтом, чьи работы немедленно признавались классикой. В течение следующих полутора веков они собирались и комментировались литературными критиками. Стиль Абу Нуваса был свежим и оригинальным, а его взгляды свободны от диктата общепринятой морали.

Вдобавок к обязательным панегирикам Абу Нувас воспевал роскошный образ жизни. Он являлся одним из самых крупных представителей лирики об охоте и вине.

К хозяйке постоялого двора.

Которая еще вполне пригожа,

Отправились компанией вчера

Сквозь ночь, что на гагат была похожа.

И никого вокруг, и тишина —

Лишь звезды с высоты ведут нас к цели.

Вот тут за дверью, верно, спит она,

Мы постучали…

— Кто там, в самом деле?

— Мы группа молодежи, что сюда

Пришла к двери, застигнутая ночью.

Не откажи в приюте. Ну куда

Пойдем сквозь темень и тумана клочья?

— Входите, — голос нежный нам пропел. —

Вот молодцы, что до меня добрались.

— Так наливай скорей, скрась наш удел,

Неси бутылки в долг, мы издержались.

Стаканы есть, вот вносится вино,

Лучистое, как солнце в день прекрасный.

— Скажи же цену, дорого оно?

— По три дирхема платят не напрасно.

Она опять пришла, когда мрак сник.

— С нас девять за троих, верна я слову.

— Твой ум, похоже, до конца не вник —

Без денег мы, бери в залог любого.

— Залогом будешь ты, раз выбор мой,

Пока друзья ваш долг мне не доставят,

И никогда не отпущу домой,

Плен вечным станет твой, коли слукавят{253}.

Так поэтика о вине переворачивается и переплавляется в эротическую, и нигде это не случается чаще, чем с персонажем-юношей, который подает вино.

Юноша с манящим взглядом и со строгой речью,

С головой склоненной скромно, шеей безупречной.

Предлагает мне вино он и глоток надежды.

Обещает — не словами — быть со мной, как прежде{254}.

Абу Нувас останавливается на идее, что его любовник — жестокий тиран; боль и удовольствие тесно переплетены в одно целое:

Прекрасно лицо со сверкающим кубком у губ.

Глазам с блеском стали пока неизвестен испуг,

Любовь оседлав, он летит, а успех за ним следом,

Опасен он тем, кто любви поглощающей предан.

Залогом успеха улыбка и арки бровей,

И копья ресниц, обрамляющих взгляд-суховей.

И поэт не в силах сопротивляться:

На каждой тропинке меня поджидает любовь,

Меч страсти вздымая над шеей моей вновь и вновь.

Но я не могу убежать, хоть боюсь я ее:

Трус каждый любовник, изведавший мщенья копье.

Амнистии сердца ни выпросить, ни заслужить.

Неужто же мне, как когда-то, свободным не быть?{255}

В других случаях стихи содержат юмор пополам с