Грозовой перевал - Эмили Бронте

– Я поднимусь туда еще один только раз, – сказала больная, – и останусь там навсегда, а ты вернешься в долину. Следующей весной ты вновь захочешь вернуть меня в этот дом и будешь вспоминать об этом дне, когда ты был счастлив.

Линтон окружил ее самой нежной заботой и постарался ободрить ее ласковыми словами. Однако она глядела на цветы, словно не видя их. Затем слезы повисли у нее на ресницах и покатились по щекам, а она даже не утирала их. Мы знали, что ей действительно лучше, и решили, что причиной ее беспросветного уныния стало слишком долгое пребывание в четырех стенах ее спальни. Значит, следовало взбодрить ее переменой обстановки. И вот мистер Линтон приказал мне развести огонь в камине в гостиной, которой не пользовались многие месяцы, и поставить покойное, низкое кресло у окна, чтобы на него светило солнце. Потом он отнес Кэтрин вниз, и она долго сидела, наслаждаясь двойным теплом. Как мы и надеялись, она заметно оживилась в окружении предметов, хорошо ей знакомых, но с которыми не были связаны тягостные воспоминания о перенесенном недуге, буквально наводнявшие ее спальню. К вечеру она оказалась совсем без сил, но никакие доводы не могли заставить ее вернуться на одр болезни. Я постелила ей на диване в гостиной, где она спала, пока ей не подготовили другую комнату – ту, в которой вы сейчас лежите. Она ведь на одном этаже с гостиной, и выздоравливающая не утомлялась от хождения вверх и вниз по лестнице. Очень скоро у нее уже хватало сил, чтобы медленно передвигаться по дому, опираясь на руку Эдгара. Тогда я даже подумала, что она может, окруженная столь нежной заботой, совсем выздороветь. Это было желательно вдвойне, так как от ее жизни зависела теперь и другая жизнь – мы все надеялись, что вскорости сердце мистера Линтона возрадуется рождению наследника, а земли его навсегда будут защищены от посягательств чужих людей.

Тут следует рассказать вам, что Изабелла отправила своему брату примерно через шесть недель после своего бегства короткое письмо, в котором объявлялось о ее браке с Хитклифом. Тон этого послания поражал сухостью и холодностью, однако в конце была карандашная приписка с невразумительными извинениями и мольбой сохранить о ней добрую память и простить ее, если ее поведение оскорбило брата. Изабелла уверяла, что в то время не могла поступить иначе, а потом обратной дороги ей уже не было. Линтон, видимо, ничего не ответил на это письмо, а спустя две недели я получила пространное послание, которое показалось мне совсем не похожим на те писания, что выходят из-под пера молодой жены сразу после медового месяца. Сейчас я вам его прочту: я его сохранила. Любая вещь, оставшаяся от тех, кто был нам дорог при их жизни, становится для нас бесценной реликвией.

«Дорогая Эллен! – так оно начинается. – Вчера вечером я приехала на Грозовой Перевал и впервые услышала, что Кэтрин тяжело больна. Наверное, я не должна ей писать, а мой брат слишком зол на меня, или так расстроен, что не ответил на мое письмо. Но я должна поделиться хоть с одной живой душой, поэтому пишу тебе.

Сообщи Эдгару, что я все на свете отдам, чтобы вновь его увидеть, и что сердце мое устремилось обратно в нашу усадьбу через двадцать четыре часа после моего отъезда и ныне там пребывает, полное самых теплых чувств к нему и к Кэтрин! Однако я не в силах следовать его зову». Эти слова в тексте письма были подчеркнуты. «Не стоит им ждать меня обратно, а уж причины этому они вольны искать любые, но только не мое слабоволие или недостаток любви и привязанности к ним.

Все, о чем я напишу дальше в своем письме, предназначено только для тебя, и ни для кого больше. Хочу задать тебе два вопроса: во-первых, как ты смогла сохранить добрые чувства к своим ближним, присущие нормальному человеку, прожив столько лет на Перевале? Меня здесь окружают те, с кем у меня нет и не может быть ничего общего, а уж о своих чувствах к ним я умолчу.

Второй вопрос, очень важный для меня, касается мистера Хитклифа: а человек ли он? Если да, то он безумен? А если нет, то он – сам дьявол? Я не скажу тебе, почему я спрашиваю, но заклинаю, объясни мне, за кого я вышла замуж? Прошу тебя, Эллен, навести меня, и как можно раньше, тогда я смогу услышать ответ из твоих собственных уст. Не пиши, а просто приходи и принеси мне любую весточку от Эдгара.

А теперь я расскажу, как меня приняли в моем новом доме, если его так можно назвать. Недостатка внешних удобств я коснусь лишь вскользь – о них не думаешь до тех пор, пока тебе их действительно не хватает. Да я хохотала бы и плясала от радости, если бы все мои несчастья сводились к отсутствию уюта и роскоши, а все остальное было бы только сном и мороком!

Солнце садилось за усадьбой “Скворцы”, когда мы свернули на вересковые пустоши, значит, по моим расчетам время приближалось к шести часам. Мой спутник задержался на полчаса осмотреть парк, сады и, возможно, все поместье, поэтому было уже темно, когда мы спешились на мощеном дворе фермы, и столь хорошо знакомый тебе слуга Джозеф вышел встречать нас со свечой. К его чести, он выполнил этот ритуал со всей возможной учтивостью. Сначала он поднес свечу к самому моему лицу, прищурился с неодобрением, выпятил нижнюю губу и отвернулся. Затем он взял под уздцы наших лошадей и повел их на конюшню. Вернувшись во двор, он тут же потащился закрывать наружные ворота, как будто бы мы живем в старинном замке.

Хитклиф задержался поговорить с ним, а я прошла в кухню – грязную и неприбранную дыру. Ты бы ни за что не узнала ее с тех пор, когда она была на твоем попечении. У очага стоял крепкий мальчишка с дерзким выражением лица и в нечистой одежде. Что-то в его глазах и очерке рта напомнило мне Кэтрин.

“Это племянник Эдгара, его родственник по жене, – подумала я, – а значит, в некоторой степени и мой. Я должна поздороваться с ним, и – ну, да, конечно, – поцеловать. Надо сразу же установить с ним хорошие отношения”.

Я подошла и, попытавшись разжать грязный кулачок для пожатия, сказала:

– Как поживаешь, малыш?

Он пробурчал в ответ нечто малопонятное.

– Мы станем друзьями, Гэртон? – вновь попыталась я завязать разговор.

Ответом мне на мою настойчивость было проклятье и угроза напустить на меня пса с характерной кличкой Зубастый, если я не “уберуся отседова”.

– Ко мне, Зубастый! – прошептал маленький негодник, подзывая нечистокровного бульдожку, лежавшего на подстилке в углу. – Ну что, теперь уходишь? – спросил он меня без всякого почтения.

Я решила, что жизнь дороже, и отступила за порог в ожидании прихода других обитателей Грозового Перевала. Мистера Хитклифа нигде не было видно, а Джозеф, за которым я пошла на конюшню и которого я попросила проводить меня в дом, уставился на меня во все глаза, пробормотал нечто нечленораздельное, наморщил нос и наконец проговорил: