Евгений Иванович Якушкин (1826—1905) - Любовь Моисеевна Равич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
О строгости большей части обычных наказаний будет сказано ниже.
Совершенно другое отношение имеет народ к содержащимся в тюрьмах и осужденным в ссылку. Не чувство отвращения или презрения внушают они ему, но чувство глубокой жалости. Во многие остроги поступают щедрые подаяния, особенно перед большими праздниками. При проходе ссыльных крестьяне снабжают их съестными припасами, дают им деньги. В Тобольской губернии, как мне случалось видеть самому, нередко целая толпа крестьянок выходит за околицу и раздает хлеб и пироги проходящему мимо этапу. В городе Верее Московской губернии есть в высшей степени замечательный обычай: в Светлое Христово воскресенье, после заутрени, весь народ вместе с духовенством идет прямо из церкви в острог и, христосуясь с арестантами, раздает им подаяние.[90]
Взгляд на преступника как на жертву обстоятельств, как на падшего брата распространен повсеместно в народе; поэтому и преступление в некоторых местностях называется бедою[91]. Этот взгляд, исполненный глубокой справедливости, делает возможною жизнь тем преступникам, которые из острогов и арестантских рот возвращаются в свои общества. На образование его, вероятно, большое влияние имели недостатки прежнего суда и тягость крепостного права, в силу которого остроги наполнялись людьми, ссылаемыми в Сибирь по воле помещиков.
Во всяком случае, как бы ни был мутен источник такого теплого отношения к преступнику, влияние его благодетельно и имеет важное практическое значение.
Всякая тюремная реформа может быть у нас только в таком случае действительно народною, когда она будет согласна с народным взглядом на заключенных и воспользуется для исправления преступников силою, представляемою устройством существующей у пас тюремной общины.[92] Какое влияние имеет на заключенных мягкое с ними обращение и какое значение имеет тюремная община, твердому самоуправлению которой подчиняются все арестанты, можно видеть из официального отчета о состоянии тюрьмы в городе Верее. «Бесспорно, — говорит отчет, — что благосостоянию арестантов много способствует мягкость нравов верейских жителей. Последние смотрят на арестантов с сожалением, называя их несчастными, и видят в них скорее жертвы общественных недостатков, нежели преступников по ремеслу, совершающих преступление для преступления. Но все благие стремления и приношения верейских жителей не принесли бы арестантам желаемой пользы, если бы им в этом не содействовали местные власти. Последние, в полном смысле слова, входят в положение арестантов, обращаются с ними кротко, благодушно, изыскивают средства занять их чем-нибудь, вызывая их из уныния и апатии, в которой они часто находятся, вселяя в них надежду на будущее; приучают арестантов к добровольному подчинению себя обстоятельствам жизни, к пониманию долга и справедливости и, наконец, к умению без ропота переносить свое положение. Арестанты с своей стороны вполне ценят такое обращение и постоянно следят друг за другом, чтобы не случилось между ними каких-нибудь беспорядков, могущих ослабить доверие к ним начальства. Поэтому в Верейском замке никогда не бывает ни ссор, ни драк, ни буйства, ни пьянства».[93]
Народные понятия об относительной важности того пли другого преступления выяснены до сих пор очень мало; притом ежели вопрос этот и затрагивали, то говорили всегда только о понятиях крестьян. Так, в литературе не раз высказывалась мысль, что похищение леса не считается крестьянами за воровство, как будто все другие сословия смотрят на самовольные порубки как на преступление.
Недавно еще самовольные порубки в казенных лесах немногими считались кражей; ежели помещики лично в них не участвовали,[94] то многие из них не только смотрели сквозь пальцы на похищение казенного леса крепостными их крестьянами, но и покрывали похитителей. Между тем эти же самые помещики строго взыскивали за кражу, даже самую маловажную. Я знал одного помещика, человека безукоризненной честности, которому крестьяне заявили однажды, что они собираются ехать за лесом в казенную заповедную дачу, и просили дать им по два бревна на двор, чтобы можно было в случае обыска сослаться на отпуск из помещичьего леса. Просьба эта была удовлетворена немедленно. Умышленный переруб в участках казенного леса, взятых с торгов, не считается грехом покупщиками, к какому бы сословию они ни принадлежали. Известно, что и лица духовного сословия принимают участие в самовольных порубках и наравне со всеми другими не считают предосудительным покупать бревна и дрова, похищенные крестьянами из казенных пли помещичьих дач.
В некоторых местностях не считается также преступлением: облов рыбы в чужих водах[95] и взятие овощей с чужих полей.[96] В Земле Войска Донского существует особого рода похищение хлеба. В неурожайные годы люди недостаточные бывают в самом безвыходном положении, между тем у людей зажиточных иногда большое количество необмолоченного хлеба находится в степи на току. Нуждающиеся в таком случае берут его самовольно взаймы. Похищенный хлеб привозится назад при первом хорошем урожае и складывается на том же самом месте. Отдают всегда больше двумя или тремя копнами. При похищении хлеба иногда оставляют записку, привязав ее к колу на том же току; в ней объясняется, что хлеб взят из крайней нужды и при первом урожае будет возвращен с прибавкой.[97]
Дела о воровстве, как уже было указано выше, в некоторых местностях начинаются не иначе, как по жалобе хозяина украденной вещи, и прекращаются мировой сделкой. Этот порядок судебного производства дел есть сохранившийся остаток того состояния общества, при котором все преступления считались нарушением только частного права.
Один суеверный обычай, приуроченный к празднику, пользующемуся повсеместно большим уважением народа, показывает, по-видимому, что когда-то и религия (языческая) не относилась к воровству враждебно.
В Пензенской губернии существует обычай заворовывания. Крестьяне верят, что укравший благополучно в ночь перед Благовещением может целый год воровать, не опасаясь, что его поймают. Вследствие такого поверья воры по ремеслу стараются совершить кражу в благовещенскую ночь; при этом они гонятся не за ценностью вещи, а только за искусным и ловким совершением кражи. Крестьяне стараются в эту ночь обеспечить себя на целый год от штрафов за самовольные порубки; вещь, взятую тайком у соседа, они возвращают ему на следующее утро.[98]
К ворам по ремеслу крестьяне относятся весьма строго. Волостные суды приговаривают за кражу большею частью к высшей мере телесного наказания, к 20 ударам розгами. Наказания, назначаемые за это преступление сельскими сходами, бывают обыкновенно не только строги, но и жестоки. Конокрадство считается преступлением более тяжким, чем всякое другое воровство, исключая кражу церковных денег и утвари. Особый вид кражи меда,
