Как убедить тех, кого хочется прибить. Правила продуктивного спора без агрессии и перехода на личности - Бо Со
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
После президентской кампании 1960 года принято говорить, что неспособность Никсона вести дебаты и его нетелегеничность сыграли в его дальнейшей незавидной политической судьбе большую роль. Но ведь всего годом ранее ему удалось выстоять в очень трудной полемике с лидером СССР. Ведь именно благодаря ему то, что могло запомниться всему миру как скандал, вошло в историю под симпатичным названием «кухонный спор».
Нам, бывшим и нынешним участникам дебатов, этот урок взлетов и падений Никсона болезненно знаком: дебаты дают, они же и отнимают.
* * *В понедельник 7 ноября 2016 года, за день до президентских выборов, я ранним утром вылетел из Бостона в Нью-Йорк; мне предстояло собеседование на место в аспирантуре одного из пекинских университетов. Стипендия Шварцмана, предложенная американским миллиардером и соучредителем гиганта прямых инвестиций Blackstone Стивом Шварцманом, сулила финансирование годичного обучения в магистратуре Университета Цинхуа. Особо веской причины хотеть жить в Китае у меня, признаться, не было, но перспектива стать свидетелем происходящего в стране, а то и во всем регионе, в разгар стремительной трансформации меня привлекала.
Собеседования проходили на тридцать первом этаже легендарного отеля Waldorf Astoria. Престижные стипендиальные программы основывались на весьма любопытной нисходящей теории изменений, согласно которой группа уже получивших дорогостоящее образование людей, духовно обогатившись благодаря доступу к аспирантуре и сообществу единомышленников, сможет принести больше пользы миру. Программа Schwarzman Scholars была совсем новой, и у нее еще не имелось шанса доказать эту гипотезу, но что касается интервьюеров, проводивших собеседование, она точно могла стать образцом для подражания. В позолоченных стенах отеля я увидел настоящий парад знаменитостей из списка «Кто есть кто» – бывших мировых лидеров, акул бизнеса и медиафигур, – которые общались с нами, двадцатилетними ребятами. Так вот, в этой уважаемой группе я уловил какое-то клубное спокойствие по поводу предстоящих выборов. В обед за салатом из овощей, украшенных листьями, политическая дискуссия была сдержанной. «Хиллари справится», – сказал представительный джентльмен, сидевший справа от меня.
Большую часть следующего дня я носился по городу, делая покупки и встречаясь с нью-йоркскими друзьями, и почти не проверял новости. На улицах и площадях агитаторы очень правильно говорили о необходимости участия народа в демократии, но мне в их голосах слышалась тяжесть бесконечной усталости. Вечером я приехал в аэропорт LaGuardia в последний момент, как раз чтобы в 19:59 сесть на обратный рейс в Бостон, и первый набор прогнозов по выборам – по Индиане и Кентукки для Трампа и по Вермонту для Клинтон – прочел уже в очереди на посадку. Взлет прошел отлично и плавно, и, оказавшись вне зоны действия интернета, я почувствовал себя так, будто выпал из времени.
Уже сойдя с самолета около десяти вечера, забрав багаж и приготовившись к встрече с бостонской ночью, я прочитал в телефоне прогноз New York Times – речь шла о 95-процентной вероятности победы Дональда Трампа[112]. Автобус транспортной компании Silver Line вез нас в центр Бостона медленно и с долгими стояниями в пробках, но больше ничто в мире не казалось мне таким же стабильным.
После выборов три раунда президентских дебатов стали для СМИ богатейшим источником для демонстрации страшной поляризации современной политики (и сопутствующих этому уродств), породив массу мемов.
«Плохие парни»[113]
«Ты марионетка»
«Ох и неприятная женщина»
На протяжении всей той кампании политики-эксперты критиковали сам формат дебатов. «Смесь зрелищности и жалоб, упрямства и неуместности» – так описала зрелище одна журналистка[114]. А один политолог вообще предложил полностью отказаться от такого формата и заменить его телевизионными «кризисными симуляциями»[115].
Я раньше не верил, что дебаты могут отменить, но теперь, после самых противоречивых выборов в истории страны, учуял еще большую опасность: что люди откажутся от самой возможности споров, причем не только на уровне общенациональной политики, но и в обычной жизни. Это было бы поистине невосполнимой потерей, порожденной скорее отчаянием, чем возмущением, скорее бесконечной усталостью, нежели гневом.
В беседах с друзьями я пытался донести до них, что у споров как у диад совсем другой регистр, что их участники могут говорить не только искренне и страстно, но и вежливо и вдумчиво. Я говорил об этом убежденно и уверенно, но в глубине души меня мучили сомнения, найдем ли мы в себе силы возвысить и усилить этот другой голос. И в такие моменты я находил утешение в самом неожиданном источнике.
Спустя двадцать лет после написания «Эристической диалектики» Артур Шопенгауэр, судя по всему, оценивал перспективы хорошего спора не слишком радужно. В 1851 году в своей последней крупной работе «Дополнения и пропуски» он пишет, что однажды попытался создать «аккуратный анатомический образец» формальных аспектов плохих споров, или того, что он назвал Ultima ratio Stultorum (последнее прибежище глупцов)[116].
Так вот, к старости Шопенгауэр еще больше уверился в том, что люди обнаруживают в споре не только «свою умственную отсталость, но и… моральную испорченность». Он писал, что не намерен пересматривать этот образец, но более настоятельно призвал бы «избегать споров с обыкновенными недоумками», ведь «исход неизменно отвратителен»[117]. Мы можем пытаться с кем-то поспорить, но, как советовал Шопенгауэр, «едва заметив в его возражениях любые признаки упрямства, должны немедленно прекратить спор».
И все же даже в пучине такого цинизма великий философ не мог не оставить эту дверь приоткрытой. «Любой, кто не принимает здравых доводов оппонента, демонстрирует ум либо слабый, либо являющийся таковым косвенно, ведь ум этот подавляем господством желания, – пишет он. – И поэтому спорить с таким человеком следует, только когда долг и обязательства требуют этого».
Мне показалось, что сказано прямо в точку. Мы, граждане, действительно обязаны уметь выражать несогласие – разрешать споры силой убеждения, а не насилием; обдумывать вопросы, представляющие общий интерес, и обсуждать их; рассказывать тем, с кем мы не согласны, почему мы думаем иначе, и предоставлять им возможность отреагировать на это. И обязательства эти вдвойне касаются тех, с кем мы живем, с кем работаем, с кем делим район проживания или страну. А уход от споров означает также уклонение от этих обязательств.
У древних греков боги, как известно, обычно «шли в парах». Зевс был богом неба, а его брат Аид – богом подземного мира. Аполлон – бог Солнца, а его сестра Артемида – богиня Луны.
У богини Эриды тоже была сестра, богиня гармонии и согласия; греки называли ее Гармонией, а римляне – Конкордией. Она встречается в мифах нечасто и никогда не соперничает с Эридой.
Однако Гесиод, древнегреческий поэт, имя которого означает «тот, кто излучает голос», видел эту ситуацию иначе. Он писал, что на самом деле были две богини и обеих звали Эридами. Первая приносила войны и жестокие раздоры, а вторая – споры и конфликты, «гораздо более благоприятные для человека»[118]. Например, вторая, доброжелательная богиня «способна понудить к труду и ленивого», заставляя людей конкурировать с соседями. Гесиод считал такое соперничество весьма полезным для людей.
Словом, древние мифы говорят нам, что противоположность плохого спора – не согласие, а скорее умение правильно выразить несогласие. Пока, судя по всему, в нашем мире безраздельно царит первая, темная Эрида. Однако урок прошлых тысячелетий учит нас тому, что борьба между хорошими и плохими спорами – и импульсами, порождающими и то и другое, – ни для одной из сторон не закончилась. Подобно любым насыщенным дебатам, эта борьба продолжается.
Глава 7. Образование: как воспитать граждан
К концу седьмого класса Малкольм Литтл развернул свою ситуацию на 180 градусов. Последние несколько лет выдались для парня невероятно трудными. Он потерял отца и своими глазами видел, как мать пережила сильнейший нервный срыв. Его постоянно отстраняли от занятий в школе Плезант-Гроув в Лансинге; он то и дело
