Как убедить тех, кого хочется прибить. Правила продуктивного спора без агрессии и перехода на личности - Бо Со
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Однако задиры имели в своем распоряжении очень мощный темный инструментарий: мат, личные оскорбления, непоследовательность. Эффект заявок типа «да твою ж мать» при должном использовании менял все буквально за секунду. Он менял наше общение с перепалки на потасовку, после чего аргументированные доводы уже были без надобности. Он менял всю игру. Друзья и родные утешали меня: «Ты выиграл тот спор. Они прибегли к оскорблениям и кулакам, ведь им нечего было ответить на твои доводы». Чистая правда, но какой смысл в моральной победе, если у тебя на руке большущий синяк?
Словом, хоть благородные правила состязательных дебатов и защищают людей от многих тактик запугивания и нечестной игры, защита эта неполная. Взять хотя бы времена школьных дебатов в Сиднее; мы с ребятами из команды нашей школы очень боялись одной команды из частной школы для мальчиков на окраине города, из богатого района на нижнем северном берегу. Соперники наши в общем-то были довольно щуплыми, но каким-то образом умудрились набраться манер жестких регбистов. В промежутках между раундами эти трое мальчишек грязно ругались с сильным австралийским акцентом, а во время дебатов просто издевались над оппонентами: оскорбительно хохотали и даже принимали угрожающие позы, при этом еще и победно поглядывая на судью и зрителей. В большинстве случаев это ни к чему не приводило, но, что важно, иногда срабатывало. Неопытный судья, ошеломленный самоуверенностью и доминированием этих задир, мог присудить им победу.
Надо сказать, тенденция время от времени вознаграждать на дебатах задир и хулиганов коренится в особенностях тамошнего судейства. На первый взгляд победная база в дебатах кажется простой: одна из сторон должна убедить судью проголосовать за ее позицию. Но что именно означает утверждение, что команда убедила судью, скажем, в дебатах на тему поддержки вторжения в Ирак? Естественно, не то, что судья теперь считает вторжение хорошей идеей; он вообще может быть знаменитым пацифистом. Скорее мы имеем в виду, что команда-победитель убедила судью, будто она была более убедительной.
Так вот, многие задиры – истинные мастера в деле использования разрыва между убеждением и восприятием убедительности. Если первое имеет отношение к решению по вопросам, обсуждаемым на дебатах, то второе использует текущую дискуссию в качестве своего рода прокси для сбора большего количества качеств, таких как красноречие и интеллект. Если убеждение относится к результату одного раунда, то убедительность – что-то вроде социальной печати, которую человек несет на себе во многих средах. В нашей культуре, в которой уверенность и доминирование кодируются как победа, восприятие убедительности особенно часто прогоняется через искривленные линзы.
Участники большинства дебатов стремятся и убедить, и продемонстрировать свою убедительность. Поэтому дебаты – это всегда диада, сочетающая в себе зрелищность и размышления, изворотливость и поиск истины, соперничество и сотрудничество. В самом по себе зрелищном аспекте дебатов, конечно, нет ничего плохого. Именно он дает людям мотивацию интересоваться политикой, позволяет выносить общественное суждение по разным вопросам и распространяет полезные идеи шире, чем они могли бы распространиться, не будь дебатов. Однако нам надо максимально честно признавать, когда элементы представления начинают превалировать над более трезвыми, «мыслительными» аспектами дебатов.
Но вернемся к упомянутым выше опросам общественного мнения. В каждом из них использовалась версия одного и того же простого вопроса: «Кто, по-вашему, победил на этих дебатах?» А ведь по поводу того раунда можно было задать и другой вопрос.
Дональд Трамп мог и проиграть те дебаты как дебаты, но это не единственная точка зрения на них. Этот человек, по сути, затеял на сцене скандал и попытался убедить нас в том, что мы все пришли на это посмотреть. Я не был уверен, что это непременно сработает. Но животное возбуждение, которое я сам испытывал в моменты его перформанса, – основной инстинкт не слишком агрессивного человека, когда тот старается встать на сторону хулигана, – навело меня на мысль, что это вполне возможно.
Те дебаты напомнили мне о пятом типе задир – скандалистах. В отличие от четырех предыдущих, он не пытается заполучить несправедливое преимущество в рамках логики дебатов. Он стремится полностью разрушить эту логику и превратить спор в открытое противостояние, единственным мерилом успеха в котором становится восприятие доминирования. Цель скандалиста не в том, чтобы кого-то в чем-то убедить, а в том, чтобы заставить оппонента замолчать, маргинализировать его и сломить его волю.
Теоретически на формальных дебатах возможна защита от таких задир. Скажем, модератор может отключить микрофон спикеру, когда тот начинает говорить не в свое время, или вмешаться в дискуссию, чтобы перепроверить факты либо указать на недопустимое поведение участника. А вот в большинстве плохих разногласий, с которыми мы сталкиваемся в повседневной жизни – на работе, дома или в общественном пространстве, – эти варианты недоступны.
При столкновении со скандалистом в повседневной жизни у нас есть только одна надежда – на восстановление структуры дискуссии. Однако, как показали те президентские дебаты, это задачка не из простых даже при наличии отличных модераторов. А на что же нам рассчитывать, когда мы сталкиваемся с задирой один на один, когда нам приходится противостоять ему без посторонней помощи?
* * *Летом 1959 года, в самый разгар холодной войны, делегация американских чиновников прибыла в московский парк «Сокольники» для участия в открытии выставки, призванной продемонстрировать советским гражданам завидную жизнь американцев.
«Главным блюдом» среди тысяч фотографий и бесчисленного множества прочих экспонатов была модель красивого дома, который, как утверждалось на табличке, за 14 тысяч долларов мог купить среднестатистический американский сталевар. Реплика дома из Лонг-Айленда была поделена на отсеки, чтобы максимизировать количество гостей, которых смогут одновременно принять хозяева. Из-за этой особенности и в надежде «проехаться» на привлекательности недавно запущенного спутника дом назвали Splitnik (сочетание слов «спутник» и split, «делить»).
24 июня выставку открыл вице-президент США Ричард Никсон, который также взял на себя обязательство провести по всей экспозиции советского лидера. Воинственному Никите Хрущеву на выставке мало что понравилось; он по причинам как личного, так и стратегического характера решил выбрать схватку. Указав на бытовую автоматическую соковыжималку для цитрусовых, он спросил: «Для чего вы нам это показываете? Хотите ввести нас в заблуждение и продемонстрировать нереальные вещи?»[110]
Низенький круглый Хрущев притягивал всеобщее внимание. Он жестикулировал всем телом. Одним из его характерных движений было тыкнуть пальцем в грудь собеседника, а затем надавить на этот палец всем своим весом. У него был громкий смех, с клекотом вырывавшийся сквозь щербатые зубы. Но хорошее настроение за долю секунды могло смениться яростью, и первыми о предстоящем повороте сигнализировали жесткие линии вокруг еще улыбающегося рта.
Под этой мимической экспрессивностью скрывалось подлинное политическое коварство. Хрущев родился в 1894 году в бедной крестьянской семье в деревне Калиновка, недалеко от границы с Украиной. Человек этот обладал врожденным умом, который позволил ему сделать отличную карьеру в рядах коммунистической партии и, что гораздо важнее, в ней закрепиться. Он помогал проводить сталинские «чистки», не дав «вычистить» себя, и, переиграв соперников, после смерти Сталина возглавил СССР, а затем еще и осудил наследие своего предшественника как культ личности.
В 1959 году Ричард Никсон, сын квакера, еще не был тем Никсоном, имя которого неразрывно связано с позорным Уотергейтским скандалом. К моменту того приезда в Москву сорокашестилетний политик уже начал демонстрировать навыки, которые со временем вознесут его на пост президента США, а потом и свергнут оттуда. Но по сравнению с Хрущевым, который был на двадцать лет старше, Никсон оставался в политике, безусловно, новичком. Бывший сенатор из Калифорнии получил пост вице-президента в том же году, когда Хрущев стал лидером СССР.
Физическая асимметрия между двумя мужчинами, шедшими плечом к плечу по московской выставке, была поразительной. Хрущев в сером костюме и белой шляпе вел себя экспансивно. Он двигался непредсказуемо, резко поворачиваясь
