Матрица. История русских воззрений на историю товарно-денежных отношений - Сергей Георгиевич Кара-Мурза
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
После этого вступления, считаю, надо сказать, что тексты Маркса и Энгельса сложны и во многих местах противоречивы. Разбирать их трудно, лучше эти места обдумать, но идти по главному маршруту.
Говорят, что марксизм – это прежде всего метод. Энгельс это часто повторял. Так, он писал в 1880 г.: «Наше понимание истории есть прежде всего руководство к изучению, а не рычаг для конструирования на манер гегельянства». В 1890 г. он писал: «Материалистический метод превращается в свою противоположность, когда им пользуются не как руководящей нитью при историческом исследовании, а как готовым шаблоном, по которому кроят и перекраивают исторические факты» [122]. То есть этот метод не просто может стать бесполезным, но и превращается в свою противоположность, а значит, приводит к ложным выводам. И тем более нельзя из истмата делать выводов для практической политики или предсказывать ход событий.
Но превращение метода в доктрину шло в немецкой социал-демократии так быстро, что буквально накануне смерти, в марте 1895 г., Энгельс пишет в письме В. Зомбарту: «Все миропонимание Маркса есть не доктрина, а метод. Оно дает не готовые догмы, а отправные пункты для дальнейшего исследования и метод для этого исследования» [123].
С этими утверждениями трудно согласиться. Марксизм имел и до сих пор имеет жесткий нормативный характер, он именно задает «модель прогресса», а также выставляет оценки всем тем укладам и культурам, которые не проварились в котле капитализма. Потому-то никак не могли принять на свой счет советские марксисты и обходили многие характеристики некапиталистического хозяйства, данные Марксом в «Капитале».
Маркс писал в 1868 г.: «Чертовщина заключается в том, что практически интересное и теоретически необходимое в политической экономии так далеко расходятся друг с другом, что здесь, в отличие от других наук, не находишь нужного материала» [124].
Следуя по этому же пути, мы сталкиваем два фундаментальных постулата марксизма: что практика – критерий истины; что сам марксизм – это прежде всего метод («Оно дает не готовые догмы, а отправные пункты для дальнейшего исследования и метод для этого исследования»).
Маркс квалифицирует политэкономию как «чертовщину», это эмоциональное выражение, но и серьезные критерии бывают неубедительны. Он пишет: «Только в том случае, если вместо противоречащих друг другу догм рассматривать противоречащие друг другу факты и действительные противоречия, являющиеся скрытой подоплекой этих догм, только в этом случае политическую экономию можно превратить в положительную науку» [125].
Правильнее было бы назвать конкретную политэкономию не «положительной наукой», и тем более не теорией, а доктриной или программой с «черным ящиком», в котором собраны изобретения и эмпирические наблюдения. И тогда не надо было бы принижать другие действенные доктрины и программы, которые были изобретены в другом месте или в другом времени. Напротив, Маркс, в частности, писал: «Вульгарные экономисты… фактически переводят [на язык политической экономии] представления, мотивы и т. д. находящихся в плену у капиталистического производства носителей его, представления и мотивы, в которых капиталистическое производство отражается лишь в своей поверхностной видимости» [126].
Очевидно, что политэкономия А. Смита и К. Маркса, в которой «практически интересное и теоретически необходимое далеко расходятся друг с другом» и в которой, «в отличие от других наук, не находишь нужного материала», не была теорией. Тем более она не могла быть универсальной теорией, подобной теориям естественных наук. Эта политэкономия была конструкцией, которая описывала экономику и политику конкретной страны (Великобритании) с конкретным историческим периодом.
Однако Маркс писал в предисловии к первому изданию «Капитала»: «Предметом моего исследования в настоящей работе является капиталистический способ производства и соответствующие ему отношения производства и обмена. Классической страной капитализма является до сих пор Англия. В этом причина, почему она служит главной иллюстрацией для моих теоретических выводов… Существенна здесь, сама по себе, не более или менее высокая ступень развития тех общественных антагонизмов, которые вытекают из единственных законов капиталистического производства. Существенны сами эти законы, сами эти тенденции, действующие и осуществляющиеся с железной необходимостью. Страна, промышленно более развитая, показывает менее развитой стране лишь картину ее собственного будущего» [24, с. 9].
Это предисловие к «Капиталу» не обосновано, главный его тезис противоречит реальности. Капитализм не распространялся на весь остальной мир, а превращал слабые страны в свою периферию. Глава 25 «Капитала» («Современная теория колонизации») прямо противоречит постулату, сделанному из предисловия.
Маркс пишет о странах Запада: «Они насильственно искореняли всякую промышленность в зависимых от них соседних странах, как, например, была искоренена англичанами шерстяная мануфактура в Ирландии» [24, с. 767]. Или, ссылаясь на Кэри: «[Англия] стремится превратить все остальные страны в исключительно земледельческие, а сама хочет стать их фабрикантом… Таким путем была разорена Турция, ибо там “собственникам земли и земледельцам никогда не разрешалось” (Англией) “укрепить свое положение путем естественного союза плуга с ткацким станком, бороны с молотом”» [24, с. 759].
Приведем важные методологические выводы В.В. Крылова, которые он сформулировал на основании изучения взаимодействия капитализма с традиционными укладами Африки, но вскользь и об их применимости и к России начала XX века. Прежде всего он утверждает принципиальную несхожесть процессов разложения феодального общества с зарождением капитализма в Западной Европе и на периферии, где зрелый уже «внешний» капитализм сталкивается с общиной.
Он пишет: «Особенность Тропической Африки состояла в том, что здесь мировому капитализму с момента установления его колониального господства противостояли традиционные порядки, среди которых преобладающее
