Матрица. История русских воззрений на историю товарно-денежных отношений - Сергей Георгиевич Кара-Мурза

Такая оценка общего значения труда Маркса для экономистов, работающих в капиталистической экономике, сохраняется и поныне. Другой американский Нобелевский лауреат по экономике, П. Самуэльсон, говорил, что марксизм «представляет собой призму, через которую основная масса экономистов может – для собственной пользы – пропустить свой анализ для проверки» (см. [115]).

А дальше у Энгельса говорится, что классическая политэкономия – не актуальное изучение хозяйства, а «выражение вечного разума»: «Новая наука была для них [тогдашних экономистов] не выражением отношений и потребностей их эпохи, а выражением вечного разума; открытые ею законы производства и обмена были не законами исторически определенной формы экономической деятельности, а вечными законами природы: их выводили из природы человека. Но при внимательном рассмотрении оказывается, что этот человек был просто средним бюргером того времени, находившимся в процессе своего превращения в буржуа, а его природа заключалась в том, что он занимался производством и торговлей на почве тогдашних, исторически определенных отношений» [113, с. 155].

И надо учесть суровое предупреждение Маркса о том, что на каждом этапе развития политэкономии капитализма их авторы искажали реальность хозяйства прежних этапов. Он писал: «Буржуазная политическая экономия лишь тогда подошла к пониманию феодальной, античной, восточной экономики, когда началась самокритика буржуазного общества. В той мере, в какой буржуазная политическая экономия целиком не отождествляет себя на мифологический манер с экономикой минувших времен, ее критика прежних общественных форм, особенно феодализма, с которым ей еще непосредственно приходилось бороться, походила на ту критику, с которой христианство выступало против язычества или протестантизм – против католицизма» [16, с. 39].

Это – предупреждение о том, что над политэкономией довлела идеология. Что же относительно «политической экономии как науки об условиях и формах, при которых происходит производство и обмен в различных человеческих обществах», это противоречит здравому смыслу. Даже общности одного этноса или народа имеют разные представления хозяйства и действуют согласно совершенно разных ценностей и табу. Это мы сегодня наблюдаем в Российской Федерации. А, например, в начале XX века в России произошел цивилизационный разрыв крестьян с помещиками и буржуазии.

Европейски образованные помещики и политики исходили из западных представлений о частной собственности (из политэкономии), требования крестьян о переделе земли выглядели в их глазах преступными и отвратительными посягательствами на чужую собственность. Две части общества существовали в разных системах права и не понимали друг друга, считая право другой стороны «бесправием». На Западе издавна сложилась двойственная структура «право – бесправие», в ее рамках мыслил и культурный слой России начала XX века. Но рядом с этим в России была более сложная система: «официальное право – обычное право – бесправие». Обычное право для «западника» казалось или бесправием, или полной нелепицей. Конфликт двух производственных укладов и почти двух миров – крестьянства и помещичьего хозяйства – привел к революции.

7.1. Начала политэкономии Маркса

Эта глава – самая большая и сложная. И даже тяжелая. Причина этого в том, что с середины XIX века русские (шире – российские) интеллигенты, участники в политической борьбе, мыслители и экономисты, стали внимательно следить за трудами и деятельностью Маркса и его соратников. Многие деятели оппозиции России в эмиграции познакомились с Марксом и Энгельсом, другие вели переписку с ними, некоторые стали друзьями и помощниками, переводили на русский язык важнейшие их труды[33]. Вокруг них складывались группы и будущие партии. Энгельс писал в 1885 г.: «Я горжусь тем, что среди русской молодежи существует партия, которая искренне и без оговорок приняла великие экономические и исторические теории Маркса и решительно порвала со всеми анархическими и несколько славянофильскими традициями своих предшественников» [116].

В Женеве была основана первая российская социально-демократическая организация «Группа освобождения труда» (группой Плеханова, Игнатова, Засулич, Дейча и Аксельрода). Они принимали участие в деятельности II Интернационала, были на его конгрессах. Из них вышли лидеры партии (РСДРП и эсеры). Первые меньшевики, эсеры и либералы мировоззренчески выросли в этой атмосфере, где выросла политэкономия А. Смита и Маркса, а также исторический материализм с марксистской теорией революции и формационным подходом. Эти когорты были ядром Февральской революции, а вокруг него общались ведущие ученые обществоведы.

Следующее поколение российских марксистов («10 знаменитых большевиков») было примерно на 30 лет моложе первой группы. Самым «старым» из них был Ленин (на 20 лет моложе меньшевиков). Как раз в это же время в науке происходили сдвиги, сменялись парадигмы. Большевики видели мир по-иному, многое в политэкономии Маркса уже устарело. Об этом не говорили и, кажется, об этом не думали, а в действительности большевики «пошли путем другим». Среди русских революционеров возник мировоззренческий конфликт, но все тянулись к Марксу. А политэкономия была его главной темой.

Энгельс пишет в важной работе: «По крайней мере, для новейшей истории доказано, что всякая политическая борьба есть борьба классовая и что всякая борьба классов за свое освобождение, невзирая на ее неизбежно политическую форму, – ибо всякая классовая борьба есть борьба политическая, – ведется в конечном счете из-за освобождения экономического» [61, с. 310].

Но экономика, народное хозяйство, при наличии борьбы в сфере экономики (даже классовой, хоть и не всегда), связана с отношениями внутри этноса и с отношениями культур и цивилизаций. Профессора и учебники истмата и либерализма открыли и открывают нам лишь один, «верхний» слой обществоведческих представлений основателей политэкономии и Смита, и марксизма. Считать, что классики марксизма действительно рассматривали любую политическую борьбу как борьбу классов, неправильно. Это была всего лишь идеологическая установка – для «партийной работы», для превращения пролетариата из инертной массы («класса в себе») в сплоченный политический субъект («класс для себя»), выступающий под знаменем марксизма.

Когда речь шла о крупных столкновениях, в которых затрагивался интерес Запада как цивилизации, в фокусе марксизма оказывались вовсе не классы, а народы (иногда их называли нациями). Это кардинально меняло методологию анализа. По своему характеру и формам этнические противоречия очень сильно отличаются от классовых.

Для многих людей, воспитанных на советском истмате, думаю, будет неожиданностью узнать, что народы в учении Маркса делились на прогрессивные и реакционные. Народ, представляющий Запад, являлся по определению прогрессивным, даже если он выступал как угнетатель. Народ-«варвар», который боролся против угнетения со стороны прогрессивного народа, являлся для классиков марксизма врагом и подлежал усмирению вплоть до уничтожения.

Вот слова лидера Второго Интернационала, идеолога социал-демократов Бернштейна: «Народы, враждебные цивилизации и неспособные подняться на высшие уровни культуры, не имеют никакого права рассчитывать на