Матрица. История русских воззрений на историю товарно-денежных отношений - Сергей Георгиевич Кара-Мурза

Интенсивное изучение в вузах марксистской политэкономии началось в середине 1950-х годов, хотя учебника политэкономии не было до 1954 г. Эта дисциплина была сложной и темной, она выпадала из всех других курсов. Небольшая часть студентов попыталась ее понять, немало их проникло в эти силлогизмы курса, но растолковать товарищам у них не получалось.

Вообще, когда много читали Маркса, то создавалось ощущение, что читаешь тексты не научные, а мистические. Как будто он записывал свои видения и полученные свыше откровения. В «Капитале» он оспаривает суждения множества авторов – без развертывания их доводов и указания на источник ошибки. Но почему же они так ошибались? Говорилось: потому, что они сикофанты, буржуазные профессора и поповские прихвостни. Мало научного в таких доводах. И не понятно, почему сикофантам было выгодно делать выводы, противоречащие реальности? Разве буржуазия была в этом заинтересована, чтобы платить за это деньги?

Некоторые упорные ученые читали философов – интересно, но бесполезно. Они не знали язык философов. Было, например, такое объяснение: чтобы избежать придирок, Маркс ввел понятие «сознание простака». Это о тех, кто пытается применить к рассуждениям Маркса здравый смысл, в то время как он говорит о «сущностных образованиях», которые нельзя сводить к частным конкретным случаям. Но это устраняло возможность приложить к таким рассуждениям научные нормы. Как тут совершить восхождение от абстрактного к конкретному? И диалектика не помогала, потому что условием ее применения является «мастерское владение» ею и «правильные отношения» между тем-то и тем-то. А методов нащупать эти правильные отношения в самой диалектике не предусмотрено.

Например, мы с товарищами так и не разрешили противоречие между капиталистическим воспроизводством и глобализацией капитализма. Маркс, за А. Смитом, представлял «машину» воспроизводства как равновесную ньютоновскую механическую систему, в которой вместо «первоначального толчка» (Бога-часовщика, который завел часы мироздания) служило первоначальное накопление. Дальше, мол, капитализм использует производимую «внутри себя» прибавочную стоимость, что и снимает проблему периферии, колоний и пр. – модель капитализма работает как «одной мировой нацией».

Однако, описывая ужасы капиталистического производства, Маркс использовал эмпирические данные, показывающие исключительно процесс непрерывного первоначального накопления. Во всех примерах мы видим, как капиталист вводит в процесс воспроизводства «силы природы» в виде «детей и жен как рабов», выжимает их как лимон – и выбрасывает. Никакой купли-продажи рабочей силы по ее стоимости и в помине нет. И речь шла о второй половине XIX века! У самого Маркса первоначальное накопление предстает как необходимая операция в каждом цикле воспроизводства, так что никакой равновесной машиной накопление не является, а черпать ресурсы приходится из некапиталистического хозяйства.

Но это – первые противоречия политэкономии «Капитала». Далее постараемся собрать из главных для нас блоков грубый образ этой политэкономии.

7.2. Категории труда и стоимость

Уильям Петти уже в XVII веке утверждал, что образование богатства происходит не в торговле и не в природе, а в производстве, двигатель которого – труд. Формулу Петти «Труд – отец богатства, а земля – его мать» повторяли больше века. Так была создана трудовая теория стоимости, фундаментальный блок политэкономии.

Маркс разработал целую область политэкономии на том факте, что далеко не всякий наемный труд отвечает капиталистическим производственным отношениям. В очень многих случаях наем, по его выражению, есть «отношение простого обращения» – обмен одной потребительной стоимости на другую. Живой труд как услуга обменивается на жизненные средства в их денежной или натуральной форме. Например, именно так и нанимались батраки в России. Даже широкое развитие найма батраков для Маркса еще не означало возникновения капитализма. Он писал: «Обмен овеществленного труда на живой труд еще не конституирует ни капитала на одной стороне, ни наемного труда – на другой. Весь класс так называемых слуг, начиная с чистильщика сапог и кончая королем, относится к этой категории. Сюда же относится и свободный поденщик, которого мы спорадически встречаем повсюду, где либо азиатская община, либо западная община, состоящая из свободных собственников земли, распадается на отдельные элементы» [129, с. 454][35].

Таким образом, капиталистических отношений не возникает при живом труде независимо от того, участвуют в этом обмене деньги или нет. Маркс это объясняет так: «Обмен денег как дохода, как всего лишь средства обращения, на живой труд никак не может превратить деньги в капитал, а следовательно, никак не может превратить труд в наемный труд в экономическом смысле» [129, с. 456].

Даже работу на заказ, которая производится по соглашению на свободном рынке, Маркс не считает отношением с капитала: «Работа на заказ, т. е. соответствие предложения предшествующему спросу, как общее или преобладающее положение не соответствует крупной промышленности и никоим образом не вытекает как условие из природы капитала» [130, с. 26–27].

Таким образом, читая «Капитал», надо учитывать, что труд, о котором идет речь в политэкономии, – это совсем другой труд: нельзя смешивать смыслы разных понятий слова «труд».

На эту проблему обратил внимание Булгаков: «[Идея труда] понимается в высшей степени узко, лишь в применении к объяснению механизма цен, к учению о меновой ценности товаров. Благодаря этому и самое понятие труда суживается в политической экономии до смитовского определения производственного труда, т. е. труда, выражающегося лишь в материальных продуктах. Например, Маркс определяет ценности как сгустки или кристаллы труда, труд же как затрату человеческой энергии, а последняя с грубым и наивным материализмом определяется им как трата нервов, мускулов, костей, физиологической энергии. Но можно возразить против столь узкого понимания труда – ведь и сама трудовая теория ценности есть тоже трудовой и в этом смысле хозяйственный продукт, ведь выработка и усвоение ее тоже предполагают затрату интеллектуального труда или, на языке Маркса, затраты нервной и мозговой энергии…

Очевидно, однако, что ее творцы в стремлении возвеличить труд (отчасти по мотивам социалистического человекобожия) совершенно затемняют свою идею, придают ей мелочное, уродливое выражение, которое оказывается не защитимым и в специально научном смысле. Цены товаров, даже по признанию самих творцов трудовой теории ценности (Рикардо, Родбертуса и Маркса), не соответствуют трудовым ценностям, им приписывается почетная роль идеального, теоретического мерила ценностей – вовсе лишить труд этого значения они, очевидно, не считали возможным… Но в действительности для оценки значения труда в хозяйстве как его основы совершенно несущественно и, пожалуй, даже неинтересно, в каком отношении рыночные цены стоят к трудовым ценностям. Цены могут никогда не соответствовать трудовым ценностям (последние, впрочем, и не допускают даже теоретического исчисления иначе, как путем логических скачков и неразрешимых уравнений