Источник забвения - Вольдемар Бааль

Обед был давно съеден; пена в очередной кружке пива осела и засохла по краям.

— Говорят, — медленно произнес Визин. — Вроде бы. Вроде бы говорят. Вы не слышали? Говорят, будто кур доят.

— Вы разочарованы, — упавшим голосом произнес Андромедов.

— Да я ведь и не был очарован, Коля. Ученому неприлично так вот очаровываться — всякими красотами, поэтическими формами, фольклорными прелестями, — когда речь о деле.

— Разочарованы, не верите…

— Ну, посудите сами. Странная ведь ситуация получается. С одной стороны, вам целиком доверяют в газете и вы лично утверждаете, что ничего не выдумываете. А с другой, — все у вас держится на том, что где-то там, как-то и что-то вроде бы говорят. Разве это серьезно?

— Не только на том, Герман Петрович.

— А на чем же еще?

— Я, например, точно знаю, что доктор Морозов тоже был на Сонной Мари.

Визин выпрямился на стуле, посуровел. Этот мальчишка что, дразнить его собирается? Что за выверты?

— Какой еще Морозов?

— Так я же вам говорил позавчера, Герман Петрович. Ну, когда в ресторане сидели. — Андромедов опять оживился. — Вы, может быть, как раз задумались и прослушали. Или забыли. Но я говорил. Между прочим, он первый и начал собирать данные про гемоглобин и долгожителей.

Визин не помнил, он решительно ничего такого не помнил. Не помнил, или Коля сочиняет, что рассказывал. В нем начало подниматься раздражение.

— Хотел бы я знать, с какой целью вы меня морочите.

— Я?! — Удивлению Андромедова не было предела.

— Морочишь. Разыгрываешь. Забавляешься. Или черт тебя знает что! Визин не заметил, что перешел на «ты». — Или сразу выкладывай все, или… В конце концов, я старше тебя!

— Да, я знаю, на семнадцать лет…

— И это позавчера в ресторане выяснилось?

— А где же еще, Герман Петрович?

Визин встал и решительно замаршировал к выходу. И как только он вышел, сразу же хлынул ливень. Время, наконец, рванулось и понеслось, все вокруг затрепыхалось, закувыркалось, зазвенело, наполнилось шумом и плеском; все заблестело; потекли ручьи; люди побежали, закрываясь плащами, зонтами, коробками, газетами, смеясь и крича; помчались, разбрызгивая лужи, мопеды и мотоциклы.

Оказавшийся рядом Андромедов, схватил его за локоть и повлек за собой; хватка его была сильной и цепкой, руке стало больно; наверно, со стороны это было смешно видеть — как невысокий, тонкокостный молодой человек тащит большого и солидного дядю.

— Ой, Герман Петрович, да вы же совсем промокнете, а джинсы так долго сохнут…

— Да отпустите, наконец… Отстань! — крикнул Визин.

— Сюда, сюда, Герман Петрович! — Андромедов будто и не слышал его, не замечал его разгневанного вида, а тащил куда-то, целеустремленно и упрямо.

Они оказались между двумя ларьками — пивным и еще каким-то, поставленными впритык друг к другу, так что крыша одного находила на крышу другого. Вокруг шумел водопад, а здесь было сухо, сумеречно и паутинно; под ногами шуршали сухие листья, комья бумаги, окурки, битый кирпич…

Они стояли лицом к лицу — рыжий и мокрый Андромедов виновато и преданно смотрел снизу вверх на тяжело дышащего и тоже мокрого Визина. Галстук Андромедова покачивался, как маятник.

— Еще чуть и совсем бы промокли. А тут — пожалуйста! — никакой дождь не страшен. Очень удачно поставили эти ларьки.

«Спокойно, спокойно, брат Визин, коллега. Ну что ты психуешь-то? Ведь мальчишка, сопляк… Еще полчаса назад ты так остроумно подумал „собака лает — ветер носит“, а тут вдруг… С чего ты вскочил-то и вылетел под дождь? Может, и в самом деле в ресторане были разговоры и про этого Морозова, и про многое другое… Что ты запомнил-то? Тебе потом просто казалось, что ты все восстановил в памяти… Но почему же он утверждает, что все там было в рамках? Если бы „в рамках“, то не перезабыл бы всего… Но все равно — спокойно! Давай, сбавляй обороты…»

— Ну? Что там еще было в ресторане? Что я намолол спьяну, что заспал, как последний алкаш?

— Я говорил вам, Герман Петрович. Да и не было ничего особенного.

— Не было, не было… А вон какие провалы выявляются. Ладно… Между прочим, ты свой термос у меня на столе забыл.

— А, ерунда. Отдайте Тоне, я у нее потом заберу.

— Он мне не мешает, — сказал Визин.

На воле плескало и шумело вовсю, а сюда, в эту щель, долетали только крохотные брызги.

— А пауки-то тишь и благодать предсказывали. Знаменитые пауки знаменитого, как его, Лестера, что ли…

— Не тишь и благодать, а кратковременный дождь, Герман Петрович.

— Ага. У тебя на все — готовые ответы. Просто поразительно… Вот и Морозов какой-то объявился… — Визин уже не смущался своим тыканьем, даже упорствовал в нем, чтобы самоутвердиться перед Андромедовым, показать ему свою самостоятельность и невысокое мнение о том, чем наполнена его, андромедовская, голова; его трясло, надо было унять нервы, и тыканье, как оказалось, помогало в этом…

Короче говоря, жил-был в Долгом Логу доктор, врач то есть, Сергей Игнатьевич Морозов. Не всегда жил, а прислали тут же после войны. И как только он стал работать, сразу же пошла о нем слава как о замечательном докторе, и скоро народ валил к нему валом. В общем, стал известен и уважаем. Но когда услышал про Сонную Марь, то его будто подменили: замкнулся, закрылся, затих — словом, заболел Марью. Никто не мог понять, что с ним происходит, всякие разговоры пошли. А тут он и сам подлил масла: взял да и перебрался поближе к Макарову, то есть — в Рощи; и перебрался бы, скорее всего, и в само Макарове, да там лечить было некого. Но туда все же ходил и довольно часто, потому что еще жива была Варвара Алексеевна Лапчатова, та самая бабка, что знала дорогу к Сонной Мари. Вот Морозов и подружился с ней — врач со знахаркой, — и она его водила в тайгу, за болото.

Откуда это известно? От младшей Варвариной сестры, Анны Алексеевны, которая тогда жила в Рощах, а Морозов был у нее постояльцем. Жаль, что в прошлом году Анна Алексеевна уехала к дочери в Архангельскую область.

Зимой 1952 года бабка Варвара умерла. А летом 54-го доктор Морозов ушел в тайгу и не вернулся. Поиски были напрасны. И было ему к этому времени тридцать три года.

— Так, — произнес Визин и почувствовал, что может говорить спокойно. Бабка Варвара умерла, доктор Морозов пропал, бабкина сестра уехала за тридевять земель. Что остается? С одной стороны — вроде бы да кабы, с другой — все разъехались. Со сколькими же неизвестными данное уравнение?

— Остались мы с вами, Герман Петрович! — уверенно заявил Андромедов. Вы и я.