Источник забвения - Вольдемар Бааль

— Тут, разумеется, не без инов, да?

— Может быть, и не без них. — Андромедов покачал головой, повертел пивную кружку. — Вот мы живем, сами видите, на отшибе истории, если так можно выразиться, в стороне от больших магистралей. И — ну почему не пофантазировать? Что тут такого-то? И занятно, и людям интересно читать. Тем более, что — честное слово — я ничего не выдумываю… Про валуны все-таки прошло: Василий Лукич в отпуске был, а его зам газету подписывал, а тот покладистее. Но вышли одни неприятности. Пересуды какие-то, споры, звонки, письма… А потом — выговор… Есть люди, которым совсем не хочется вокруг себя посмотреть… Ну ладно — ины ни при чем, никаких инов. Допустим. Но может, история при чем, а, Герман Петрович?

— Что ж, история — это уже существенно.

— Вот именно! Валуны эти, может, с каким-нибудь нашествием связаны. Может, со времен крестоносцев тут лежат.

— Каких крестоносцев, Коля! — Визин терял терпение. — Может быть, японских, а? До японцев отсюда, вроде, ближе!

— Ну, значит, японских. Или шумерских. — Андромедов не был нимало смущен.

Отвалившись на спинку стула, Визин зажмурился. Ему представилось, что нелепый этот разговор слышит кто-нибудь из его бывших сотрудников. Что бы они подумали, что решили? Не иначе, они решили бы, что он, бывший завлабораторией, доктор наук, профессор, воитель против паранаук, рехнулся или досрочно впал в детство. Но смеху было бы, смеху… Однако, как противоядие, тут же припомнилась Лина, история в самолете, отключенный телефон… А что, если этот странный, перекрученный, умышленный человек, сидящий перед ним, — одно из звеньев этой фантастической цепи?.. Невозможно ведь, никак невозможно так причудливо и неистово забавляться.

— Вы, Коля, явно решили меня доконать…

— Извините, Герман Петрович, я разболтался, правда, мелю вам… Откровенно говоря, меня иногда заносит — что верно, то верно. Особенно, когда радость, возбуждение…

— Я есть хочу, — несчастно проговорил Визин. — Надоело ваше пиво…

Они ели жареную рыбу с рисом, затем Андромедов принес еще и яичницу. На улице стало совсем мрачно, туча затянула все небо; дул сильный ровный ветер; дождя все не было, только изредка крупные капли тяжело шлепались об окно, оставляя большие разлапистые пятна, которые сразу высушивались ветром.

«Нужно найти с ним стиль поведения, — сосредоточенно размышлял Визин. Пусть болтает, черт с ним. Если что-то покажется стоящим — отметить про себя, и все. А так — пусть. Собака лает — ветер носит…»

— Поскольку, уважаемый Киля, меня сюда занесло, и поскольку со времен Шлимана допустимо и даже модно проверять легенды на момент достоверности, так сказать…

8

Дело было так.

Поехал он прошлым летом в Рощи. По редакционным делам, разумеется. И совсем случайно услышал эти слова — «Сонная Марь». И, как говорится, потерял покой. И от самого такого странного словесного сочетания, от звучания, и от рассказов про Марь — одним словом, от разыгравшегося воображения. А единственный выход вновь обрести покой — до всего докопаться. И он стал докапываться, и вот что выяснилось.

Сонная Марь — это, вроде бы, некий источник, горячий, скорее всего, потому что вроде бы, пары над ним, и не просто там пары, а особенные, пахучие, воздействующие на человеческий мозг. Но лучше бы, сказали ему в Рощах, добраться до Макарова — деревушечка такая, там-то наверняка больше знают. И он решил добраться до Макарова.

Он вышел из Рощей на северо-запад, вглубь тайги, куда вел заброшенный петлистый проселок, и за все тридцать с лишком километров ему не попался никакой транспорт, к чему он был готов, потому что знал: сюда только несколько раз в году наведывается подвода за медом, а отсюда — за провизией в Рощи; мед — колхозу, провизия — макаровцам, — «так и хочется назвать их островитянами». Погода стояла неплохая, спешить было некуда, так что с передыхом и плесканием в ручье, через шесть часов он увидел, наконец, деревню, и если бы не буйство комаров и мошкары, то путешествие это можно было бы считать не только сносным, но и приятным… Макарове было уже, конечно, не деревней, и даже не полдеревней, и даже не четвертью — стояло всего пять старых изб, и того бы, может не осталось, если бы не пасека — очень, выходит, там медоносные угодья, что вполне можно объяснить благотворным влиянием Сонной Мари хотя бы потому, что опровергнуть это нельзя. Так вот — Макарове. «Мы, — шутили селяне, — живем в Макарове, где Макар телят не пас». А селян этих — тоже пять: пасечник с пасечнихой, их дочь-горбунья да еще две старухи — все при пасеке, ею живут, ею кормятся. Вот что такое Макарове, которое к Сонной Мари, вроде бы, поближе.

Он со всеми обстоятельно переговорил, всех расспросил, да еще раз там побывал потом, уже осенью. И вот оказалось, что никто из них на Сонной Мари не был. Слышать, конечно, слышали, как не слышать — от отцов и дедов еще слышали, — а бывать не бывали. Никто из пятерых не бывал. И дорога к ней тоже никому не известна. Вот так. Есть, правда, тропочка, в глухомань ведет, старая, еле приметная, но до конца никто из нынешних макаровцев ни разу не дошел, да и невозможно дойти до ее конца, так как она теряется в тайге. Но, вроде бы, вела она когда-то аж до самого болота, до которого километров тридцать пять, сорок. А болото — огромное: ни конца, ни края. «Да, — говорят макаровцы, — есть конечно, Сонная Марь, точно есть где-то там, за болотом», и машут рукой в сторону заката.

Вот что ему удалось выведать. И еще одно. Жила там когда-то бабка Варвара Алексеевна Лапчатова, — знахарка, травами и заговорами лечила, — и умерла через несколько лет после войны. Так вот она, эта бабка, бывала на Сонной Мари — говорят все в один голос, что бывала. Но что она там делала, как туда добиралась, никто в Макарове не ведает. Как не ведают и того, кто первым узнал о существовании этой Мари, — может быть, тот самый охотник Макаров, который сто лет назад пришел в те края и поставил зимовье, возле которого потом и образовалась деревня.

С тем Андромедов и вернулся в цивилизованный мир. Вернулся, так и не насытив своей любознательности, не утолив, так сказать, жажды. И беспокойные сны продолжались, и выстраивалась «идея о благотворном влиянии»…

Визин сидел тихо и прислушивался к ветру за окном. Ему становилось тоскливо. Все только что услышанное он, в сущности, уже знал: это содержалось в андромедовской статье, в тех абзацах, где Коля вильнул от непосредственной темы в сторону обожаемых им материй. Только в статье все было менее разбавлено, и потому более загадочно и маняще.