Митридат - Полупуднев Виталий Максимович

– Седлайте коня! – приказал раздосадованный Асандр, обдумывая, как ему лучше и скорее проехать туда, где около рыбачьей пристани, южнее осажденного Халкедона, стояли в бухте его корабли. Их охраняла флотилия Евлупора.

Неожиданно явился жрец Гермей с двумя воинами. Асандр насторожился, ожидая неприятной новости. Но Гермей был любезен, скалил позолоченные зубы и с удовольствием выпил с Асандром чашу дружбы. Говорил при этом, что они, как жрецы великого Евпатора, должны собраться по общему делу.

– Не спеши со сборами, – елейным голоском протянул Гермей, закатывая под лоб восточные лукавые глаза. – Великий Митридат милостив к тебе! Он опять вспомнил о тебе и пожелал видеть тебя!.. Ай, как тебе везет!

– Служить великому государю – счастье! Спешу исполнить веление бога живого! – ответил Асандр, стараясь угадать, что случилось. И стал развязывать шнурки дорожного мешка, чтобы достать новый яркий хитон и парадную хламиду.

Государь оказался занят. Оба жреца в душеприятной беседе прогулялись по особому царскому лагерю, укрепленному двумя рядами острых кольев. Внутри лагерь выглядел как сказочный город, созданный из огненно-красных шатров, между которыми земля была скрыта под узорчатыми коврами.

На каждом шагу встречались дюжие телохранители, сновали слуги и молодые рабыни. Повара несли блюда, прикрытые крышками, виночерпии спешили с амфорами и чашами, наполненными прохладительными щербетами, в которых плавали кусочки льда.

Прием в заповедной царской ставке был делом необычным. Сюда не допускали никого, кроме избранных, которые составляли ближайшее окружение царя. Встречи с военачальниками Митридат устраивал в общем лагере, где стоял его грубый шатер, отличавшийся от других походных жилищ лишь величиной да навершием с гербом Ахеменидов. Там Митридат жил простой и суровой жизнью ратника, чем привлекал к себе сердца тысяч вооруженных людей. И каждый понимал, что если сам богоравный властелин стойко переносит все тяготы походной жизни, не отделяя себя от войска, то рядовому бойцу стыдно жаловаться на грубую пищу или на неудобный ночлег под проливным дождем. Митридат умел играть на чувствах простых людей, влиять на их души, появляясь среди войск в полинялом суконном плаще, выставляя напоказ свои спартанские привычки и суровую неприхотливость.

Но то было за пределами красочного лагеря, скрытого от посторонних глаз высоким двойным частоколом. В лагере же царили тяжеловесная роскошь и расточительное изобилие. Взор утомляли невиданные цвета восточных нарядов, блеск золотых украшений, драгоценного оружия и утвари. Здесь рабы были одеты богаче сатрапов, носили на себе дорогие ткани и бесценные золотые фибулы, из которых каждая во много раз превышала стоимость самого раба. Все горело, переливалось огнями в лучах южного солнца. Блестящие браслеты и запястья накалялись и жгли кожу смуглых рабынь, как бы напоминая о том, что вечером эти украшения должны быть сданы хранителю сокровищ, желтолицему, морщинистому евнуху. И что потеря хотя бы пары сердоликовых серег может стоить жизни нерадивой служанке.

Под пологами раскупоривали пузатые амфоры с ароматными винами. Тут же расторопные слуги раскладывали на серебряные и золотые блюда фрукты и сладости, отгоняя тучи мух, которые мало считались с неприкосновенностью царских угощений. Слугам и поварам часто доставалось за то, что в рисе, заполняющем обжаренные фазаньи тушки, и в бульоне, подаваемом в электровых чашках царским женам и наложницам, оказывались сваренные мухи.

Прогуливаясь по лагерю, Асандр и Гермей приблизились к обособленной его части, где шатры выделялись еще большей яркостью и высокими навершиями. Шатры были соединены крытыми переходами из расписных войлоков. Острое ухо боспорца уловило женский смех, звуки музыки, сбивчивые разговоры вперемежку с мяуканьем кошек, тявканьем ручных собачек, звяканьем бубенчиков и побрякушек.

Здесь и охрана была особая, она состояла из самых рослых и тупых на вид «безбородых», то есть евнухов. Они держали наготове кривые наточенные клинки. Встретили двух мужчин острыми, встревоженными взглядами. Один ударил рукоятью меча в медный щит. Полы ближнего шатра зашевелились, появилась странная приземистая фигура, закутанная до пят в пестрое восточное одеяние. Это был еще один «безбородый», похожий на немолодую, располневшую женщину.

Женоподобный евнух не выглядел сурово, – наоборот, на его пухлом, бело-румяном лице словно застыла слащавая улыбка, а водянистые глаза смотрели пристально, с какой-то фальшивой приветливостью, сквозь которую чувствовалась привычка повелевать.

Гермей взял Асандра под руку и незамедлительно увлек прочь от красивых шатров, одновременно делая успокаивающие жесты в сторону улыбчивого евнуха.

Прежде чем удалиться, нужно было сделать поворот перед воротами, противоположными тем, через которые они вошли в лагерь.

– Мы оказались перед царским гинекеем, – сказал Гермей вполголоса, – место священное, царское, запретное! А этот пухлолицый, с накрашенными щеками – сам Бакх! Ты не слыхал о Бакхе?.. О, это важная особа, доверенный раб Митридата, страж и попечитель его жен! Мне сказали… – Гермей оглянулся, и его голос перешел в шепот: – Мне сказали, что он совместно с придворным лекарем сейчас изгоняет из сердца царской жены Монимы демона тоски и строптивости. Да, бывают строптивыми и царские жены!

Говоря это, Гермей уже не выглядел слащавым жрецом, в его усмешке и хитро прищуренных глазах можно было угадать придворного сплетника и большого любителя альковных секретов царского гинекея.

Гермей хотел еще что-то сказать о красавице Мониме, простой девушке, удостоенной царского внимания, а теперь тоскующей по свободе, подобно птице, посаженной в золотую клетку. Но их разговор был прерван самым неожиданным образом. Послышался конский топот и стук в ворота. Воины-евнухи засуетились, загремели запорами. Ворота распахнулись, и в лагерь въехал верхом на взмыленном коне юный черноглазый всадник, размахивая плетью. Это казалось тем более странным, что въезд сюда на лошадях был настрого воспрещен кому бы то ни было. Сам Митридат входил в лагерь пешим.