Разговоры в зеркале - Ирина Врубель-Голубкина

Аукционы современного искусства – это мощная институция, но я к ней отношения как художник не имею, хотя время от времени мои работы тоже выплывают в разных местах. Аукцион, в принципе, особенно международный, предназначен для тех художников, работы которых являются свободно конвертируемой валютой. Подавляющее количество художников мира, и плохих, и хороших, в эту категорию не входят. Но хорошие художники в конце концов все-таки попадают на престижные аукционы. Как коллекционер могу сказать, что аукционы – это удобное место для приобретения находок.

Как художнику и поэту мне, конечно, искусство и литература ближе и интереснее всего. Музыку я очень люблю. В кино есть очень мало фильмов, к которым я отношусь всерьез. Театр не люблю, считаю это мертвым искусством, фальшивой реанимацией чего-то давно исчезнувшего. Люблю цирк, буффонаду и всякие смешные трюки.

В моей работе, и художественной, и литературной, чувства и интеллект абсолютно неотделимы и одинаково важны, как скелет и мясо в человеческом теле. Без скелета художник превращается в моллюска, а без мяса скелет годен быть только пособием для начинающих медиков. Вообще все значительные художники всегда были очень умными людьми. Если на чувстве всадником дурак, то и результат творчества будет дурацким.

В своей работе я не выбирал определенного пути, определенного стиля, определенной принадлежности – я касаюсь, исследую и изображаю все то, из чего состоит моя жизнь: нет второстепенного и нет ничтожного. Таков мой путь познания, и каждое свое открытие я пробую на оселке общественного мнения в надежде, что оно рано или поздно оценит мои усилия.

Искусство – это одна из самых сложных попыток познать тот мир, в котором, непонятно как, мы очутились.

Группы в вольном воздухе

После грандиозных социальных и политических перемен начала века, после двух невиданно кровопролитных войн, лишений и страданий, после почти окончательной победы коммунизма на половине земного шара в 60-е годы пришло новое поколение, которое обо всем этом забыло. Эту молодежь хорошо кормили в детстве, и она воспринимала мир как данность, которая принадлежит исключительно ей.

На Западе студенческая молодежь нашла себе истинного врага в истеблишменте – обвинения в экономической узурпации были густо замешаны на маоизме, троцкизме и прочих левых идеологиях, о которых студенты знали, к их счастью, только понаслышке. Шла бескомпромиссная борьба за придуманную свободу и придуманную волю.

За железным занавесом, несмотря на кладбищенскую гладь и благодать, все же небольшое количество молодежи вдруг потребовало от своих родителей отчета за светлые идеалы, провозглашенные революцией. Но карьеризм почти моментально раздавил эти слабые поползновения к справедливости и свободе. Новая советская молодежь пошла по пути своих отцов и быстро заполнила все институции власти – от КГБ до Союза советских писателей. Впрочем, этим людям не мешает сегодня их прошлое, они зовут себя шестидесятниками и создают мифы о своем противостоянии советской власти, интегральной частью которой они сами были.

Вместе с тем на Западе все-таки возникли идеи, которые изменили человеческие отношения, привели к отмиранию старых обрядов – привели в действие иные поведенческие и эстетические стили. Рок-музыка, поп-арт, кино и сексуальная революция изменили лицо мира. Под видом нового искусства пришла новая гуманистическая эпоха, и баррикады были только внешним, поверхностным симптомом новых перемен.

На Востоке, несмотря на подавляющую оппортунистическую студенческую массу, тем не менее возникла маленькая группа диссидентов и художников. В советском обществе диссиденты выглядели донкихотами, а художники – сумасшедшими. Диссиденты верили в конечность рабского режима и отдавали себя на публичное растерзание, а крошечная секта художников и поэтов, подвергаясь всенародному осмеянию, смогла в своей нищете и отщепенстве создать альтернативную культуру.

Сегодня именно эта культура вошла в международную обойму и называется на всех языках Вторым русским авангардом.

Мы публикуем свидетельства шести совершенно разных людей, которые по-разному приняли участие в событиях тех лет в разных странах. Соединяет же этих авторов то, что сегодня все они живут в Израиле.

Габриэль Мокед[2]:

«В гармонии с биографией и историей»

Беседа с Ириной Врубель-Голубкиной

Итак, 60-е годы подразделяются на два не уступающих друг другу по значимости периода с незначительным кризисом посередине. Первый период – с начала шестидесятых до Шестидневной войны, второй – после Шестидневной войны вплоть до конца десятилетия.

К началу шестидесятых обстановка в Израиле была довольно спокойной. К концу правления Бен-Гуриона, после войны в Синае в 1956 году, Израиль являлся самой что ни на есть скромной провинциальной страной – ни тебе террора, ни палестинской проблемы; несмотря на мелкие разногласия с Египтом и Иорданией, на границах было спокойно, то есть влияния наших политически отсталых ближневосточных соседей на культурную и общественную жизнь страны практически не ощущалось, к тому же времена массовой алии остались позади – короче говоря, тихое ближневосточное государство, наподобие, скажем, Греции: государство демократическое, с богатой культурной традицией и с неплохо развитыми технологией и промышленностью, в отличие от соседствовавших с ним отсталых военных диктатур. Израильтянам начало казаться, что времена войн отошли в прошлое, теперь их больше интересовала холодная война между странами НАТО и государствами Варшавского договора. Политическая концепция Бен-Гуриона продолжала доминировать, его почитали чем-то вроде «Отца нации», подобно Пилсудскому в Польше или Де Голлю во Франции. Не обходилось, разумеется, без политической полемики, впрочем, ничего из ряда вон выходящего.

Так или иначе, это был период внутриполитической стабилизации и внешнеполитического равновесия. Необходимо также отметить, что в 60-е годы материализм еще не успел набрать силу в израильском обществе: собственность, доходы и прочее не играли решающей роли в общественной жизни. Не забывайте, этика Партии труда все еще удерживала прочные позиции и казалась непоколебимой. Разумеется, не обходилось без критики со стороны левых интеллектуалов, считавших себя неким независимым институтом. Последние почитали правящую партию недостаточно социалистической, недостаточно интеллектуальной, недостаточно прогрессивной. Пожалуй, шестидесятническая оппозиция проповедовала некую форму левого экзистенциализма или авангарда: Сартр, Оден… Ни о каком антисионизме и речи идти не могло. Были, конечно, правые антисионистские группировки, такие как, например, «Кнааним» под предводительством поэта Йонатана Ратоша, или троцкисты, однако в общем и целом социал-демократическая этика доминировала. Большинство израильтян считали общественное владение собственностью абсолютным постулатом, профсоюзы, несмотря на царившую там бюрократию, имели огромное влияние.

На данном фоне перед интеллектуалами встала задача создания неких независимых от политических институтов форм мышления и культурной деятельности. Это был поиск новых форм выражения модернистских-экзистенциалистских культурных концепций, поиск путей к достижению равновесия между русским и западноевропейским культурными влияниями, попытки достичь слияния двух этих влияний в рамках иврита и еврейской культуры.

Именно тогда с Запада к нам начали просачиваться новые интересные течения в музыке и культуре. Период деконструкции, постмодернизма, масскультуры, пастиша еще не наступил, и, таким образом, основная ориентация была на индивидуума и его проблемы. Диалог в то время велся не с Деррида, но с Сартром. 60-е годы были близки к модернизму в его апогее: западная культура открывала Борхеса, Одена, Элиота, Каммингса, Стивенса, входил в моду фантастический реализм в версиях Гюнтера Грасса и молодого Гарсиа Маркеса. Так выглядел поздний европейский модернизм, принявший в Израиле форму раннего модернизма. Очевидно, что Амихай, Зах и Авидан шли по стопам Элиота и Одена, хотя по масштабам их нельзя поставить в один ряд с последними. На этом экзистенциально-субъективистском фоне началось второе возрождение языка иврит.

Наконец-то стало возможным использование языка в субъективных целях, наконец-то мы научились говорить, а не только «ораторствовать». Так родились центральные произведения в израильской литературе. В искусстве имело место подражание западным моделям, что, впрочем, не исключало определенной оригинальности.

В 60-е начинали два поколения израильских поэтов: поколение Заха – Амихая и поколение Волах – Визельтира Торвица. Последнее развивалось под влиянием «Битлз», Inner Space, Аллена Вортса и Аллена Гинзберга, который тогда побывал в Израиле. В прозе тоже произошли изменения: Аппельфельд, Йеошуа, Оз, Кагана-Кармон, Шахар – все они начинали публиковаться в 60-е. Так что, несмотря на относительно невысокий уровень жизни, эти годы отличались исключительно интенсивной культурной жизнью.