Разговоры в зеркале - Ирина Врубель-Голубкина

В 60-е начинали два поколения израильских поэтов: поколение Заха – Амихая и поколение Волах – Визельтира Торвица. Последнее развивалось под влиянием «Битлз», Inner Space, Аллена Вортса и Аллена Гинзберга, который тогда побывал в Израиле. В прозе тоже произошли изменения: Аппельфельд, Йеошуа, Оз, Кагана-Кармон, Шахар – все они начинали публиковаться в 60-е. Так что, несмотря на относительно невысокий уровень жизни, эти годы отличались исключительно интенсивной культурной жизнью.

А в середине 60-х наступил некоторый кризис, впрочем, больше экономический, чем культурный. Кроме того, в середине 1967 года отношения с Сирией и Египтом дали трещину, вследствие чего обстановка стала по-настоящему напряженной. Это уже был настоящий кризис, продолжавшийся, впрочем, немногим дольше двух месяцев. Не успели мы и глазом моргнуть, как Шестидневная война завершилась полной победой, принесшей с собой всеобщий оптимизм.

Шестидесятые продолжались. Оптимизм достиг своего апогея: люди стремились посетить Старый город, побывать в Бейт-Лехеме, прогуляться по Западному берегу Иордана. В общем, ощущался какой-то особый подъем, не столько экономический, сколько духовный. Тут, правда, разразилась полемика между более консервативными группировками, выступавшими за «единый и неделимый Израиль», и левыми интеллектуалами типа Давида Авидана, А.Б. Йеошуа, Ионы Волах, которых не интересовал «единый и неделимый», но просто Израиль. Нельзя не отметить, что ориентация последних вовсе не была проарабской, это были просто патриоты Израиля, выступавшие за развитие и динамику, и им было абсолютно безразлично, будут ли Шхем, Иерихон и Газа входить в состав нашего государства. Никто из этих людей не придерживался антиизраильской ориентации, подобно сегодняшнему Натану Заху, Ицхаку Лаору или Шелли Яхимович, за исключением, возможно, лишь троцкистской группировки «Мацпен», основанной в 1962 году. Так что основная полемика велась в рамках произраильской концепции. Правое движение также было тогда в зачаточной стадии, а о религиозных фундаменталистах и говорить не приходится… В 60-е годы оба крайних движения, левый антисионизм и правый религиозный фундаментализм, не имели влияния в израильском обществе. Среди центристов были более консервативные (направление Бен-Гуриона) и менее консервативные (молодые левые интеллектуалы), они-то и полемизировали между собой.

С историями о дискриминации сефардов в 60-е годы я в корне не согласен. Не было никакой дискриминации ни сефардов. ни выходцев из Марокко, просто создалась ситуация, когда большинство олим из Марокко оказались в бедственном материальном положении, а сионистская элита состояла в основном из ашкеназов. Никакой идеологической дискриминации, разумеется, не было.

Религиозной проблемы также практически не существовало, так как, как я уже сказал, религиозный фундаментализм только зарождался. Конечно, Бен-Гурион совершил немало ошибок, основной из которых был закон об освобождении религиозных юношей от армейской службы без автоматического лишения их права голосования. Однако все эти упущения проявят себя в будущем, пока же все шло как нельзя лучше, даже уровень жизни вырос, незначительно, но все же. Развивались сельское хозяйство и промышленность, открылись новые университеты, повысился уровень образования.

Левые интеллектуалы поддержали студенческую революцию во Франции, основной же их симпатией пользовался так называемый «социализм с человеческим лицом» в польском и чешском вариантах.

60-е годы отличались сосуществованием английского, французского и американского культурных влияний с русским, которое началось еще с искусства и литературы второй алии. Особенно сильно оно ощущалось в поэзии Альтермана – Шленского. В шестидесятые снова начали переводить русскую советскую прозу – начиная с Горького и заканчивая Шолоховым.

Новую прозу можно было прочесть в журналах «Ликрат», «Ахшав», «Юхани», «Кешет», в основном специализировавшемся на французской литературе. Однако молодежь, читавшая эти журналы, также интересовалась русской поэзией в переводах Шленского, классическим русским реализмом, поэзией Маяковского и модернистской литературой 20-х годов. Так создалось некое культурное целое, то есть было достигнуто культурное сосуществование России и Запада в рамках израильской культуры. В общем, израильский модернизм развивался на прочной реалистической основе, не только русской, разумеется. Не забывайте, что ни Интернета, ни телевизоров в шестидесятые годы не было, так что даже обыватели читали гораздо больше, чем сегодня, – в этом была особенность шестидесятых. Русский модернизм двадцатых годов не был тогда широко известен, но элита была знакома с творчеством Архипенко, молодого Шагала… Шленскому и его поколению казалось, что классический реализм и модернизм вовсе не взаимоисключают друг друга, в противоположность им люди, чуждые коммунистическому мировоззрению, понимали, что это вещи практически несовместимые, – однако, ничего не попишешь, на практике эти влияния сосуществовали. В соответствии с эстетикой Шленского, Октябрьская революция, Блок и Маяковский шагали нога в ногу. В тонкости не углублялись: Ахматова ассоциировалась с ленинградской блокадой, а Бабель, несмотря ни на что, с Буденным и советским строем. То есть, как видите, был создан некий конгломерат: с одной стороны, основным влиянием было влияние классики, с другой же – рассуждали о русском модернизме, спорили о Маяковском, Эйзенштейне, русской авангардистской живописи… То же самое происходило с Брехтом, в его случае так же пытались совместить модернизм с левой идеологией. Так или иначе, миф о русской классической литературе уживался с мифом о русском авангарде.

Каким образом? Вот пример: компартия и МАПАМ основали совершенно невообразимый конгломерат, строившийся на Маяковском, на слабейших стихотворениях Арагона и Элюара, а в период хрущевской оттепели в этот «компот» почему-то добавили Евтушенко. Такие вот «коктейли» создавали, стремясь быть левыми по содержанию и модернистами по форме. В общем же русское влияние во всех своих формах, несомненно, доминировало, возьмите хотя бы поэзию Моше Дора, Авидана и других.

Что касается сталинизма, то в 60-е годы в Израиле практически не было просталинской интеллигенции. Стоял вопрос: существует ли так называемый «социализм с человеческим лицом»?

Если говорить об отношениях шестидесятников с властями, то основное недовольство интеллигенции было, естественно, направлено на бюрократов, которыми к тому времени обросла Партия труда. Однако это не было критикой справа или выступлениями в пользу рыночной экономики, так как полемика велась внутри левого движения – речь шла о противостоянии партийному бюрократическому аппарату, построенному по большевистской модели, исключая, разумеется, физическое насилие и уничтожение независимой левой интеллигенции.

При Бен-Гурионе Израилем руководили бюрократы а-ля МАПАЙ, то есть если ты не разделял основной руководящей линии, то тебя практически бойкотировали. Эта система больше всего напоминала коммунистическую бюрократию в странах Восточной Европы. Во-первых, бюрократический аппарат распоряжался всеми средствами, поступавшими от сионистских организаций за границей, во-вторых, он был совершенно нетерпимым по отношению к инакомыслящим. Движения «Ха-Киббуц ха-Арци» и МАПАМ были ничуть не лучше, хотя и находились в оппозиции. Если Бен-Гурион стремился к сионистскому социализму, то МАПАМ в версии Шленского больше тяготел к сталинскому тоталитаризму плюс сионизм. Кстати, у каждого крупного политического движения было собственное книжное издательство: «Давар», «Аль ха-Мишмар», «Ба-Мирхав» были партийными газетами. Многие из подобных издательств функционируют по сей день, несмотря на то что часть газет давно перестала существовать. В каждом таком издательстве наличествовал собственный Жданов в комбинации с Шолоховым или Сурковым – это был, как правило, известный поэт или писатель: Альтерман стал наместником МАПАЙ, Шленский – МАПАМ и т. д. Как вы догадываетесь, подобные структуры не оставляли места интеллектуальной свободе, а нам, молодым и независимым, это, разумеется, было вовсе не по вкусу. Однако, как я уже отметил, наше сопротивление осуществлялось совсем не с левых позиций, просто мы, в отличие от партийных бюрократов, были способны предвидеть нежелательные последствия данной политики. Мы, например, поняли, что если левый бюрократический аппарат не начнет считаться с нуждами рабочего класса, то последний проголосует за правых. То же самое в отношении союза с религиозными партиями, заключенного Бен-Гурионом, и предоставления им привилегий: Бен-Гурион полагал, что это беспроигрышная ставка – голоса избирателей в обмен на «маленькие» уступки; мы же предвидели последствия этого процесса, которых сегодня уже нельзя отрицать.