Дом проблем - Канта Ибрагимов

Молча они дошли до перекрестка с улицей Мира. Став на красный свет, они словно видят впервые, уставились на проходящий трамвай, и тут под скрежет колес Мария выпалила:

— Ты ведь эту Деревяко сюда привез, — и следом, пытаясь от него уйти, она средь потока машин ушла. Однако у самого входа во двор остановилась, поджидая его, прямо глядя в лицо, сказала: — Прости. Я никого, тем более тебя, не обвиняю. Просто у меня, кроме Руслана и мамы, никого нет! — она торопливо пошла.

— Стой! — требовательно, но умоляюще крикнул Ваха, она оглянулась. — Ты еще играешь? — ее сильно удивил вопрос. После небольшой паузы она в задумчивости произнесла:

— Вернулась в филармонию, но не могу, — быстро пошла, и он вслед:

— Ты играй, сыграй, как прежде, Мария.

В чуланчике Баппа со скрытой радостью сообщила Вахе, что она стала бабушкой. Ваха не мог себя представить отцом, он все еще думал о Марии. Внезапно зазвучала музыка, страстная, густая, тяжелая — Бах!

Баппа выскочила во двор, через минуту вернулась:

— Мария, с ума сошла. Сразу видно, что мать русская: не успела отца похоронить — окно настежь — музицирует.

Словно услышав это, музыка прекратилась. Тишина, которую с повинной в голосе нарушила мать:

— А хорошая была музыка. Даже у меня что-то здесь схватило, — она сжала платье на груди, села на диван. — Сынок, твои выборы кончились? Пойди, приведи в порядок вывеску, а то новая власть ругаться будет.

Была уже ночь, когда Ваха стер слово «проблем» и очистил «образцовый», восстановив название «Образцовый дом». А наутро в подъезде все увидели прежнее: «Мария, я люблю тебя!»

Часть III

Еще в древности говорили — не дай Бог жить в эпоху перемен.

Осенью 1991 года в Советском Союзе, и тем более в Чечне, перемены во всем, к тому же радикальные. Так, президент Чечни — советский генерал, каждый вечер выступает перед телезрителями, на чеченском говорит очень плохо, а перейдя на русский, видимо, не ведая об ином, словно на плацу, — вся риторика военная: он призывает к какой-то войне, к газавату, объявляет всеобщую мобилизацию.

Из республики начался не то что отъезд, а массовое бегство людей. Бегут в первую очередь самые богатые, те, кто были при «делах», и понятно, что это началось с жителей «Образцового дома», с так называемой элиты общества.

Как известно, свято место пусто не бывает. И если одни из Грозного бегут, то другие, мечтающие о переменах и более счастливой городской жизни, потянулись из дальних горных и степных сел в город. Облик столицы Чеченской Республики, и прежде всего в лицах, стал кардинально меняться. Ваха Мастаев это впервые определил на стадионе: появились новые ребята. И они не то что играть не умеют, они вовсе правил не признают, зато бегают как угорелые, всех и все с пути сшибают, а извиниться не то что не умеют — для них это позор: на поле стычки, споры, крик. Игра из удовольствия превратилась в мучение. И Ваха хотел идти против всеобщего течения, то есть мечтал убраться в родные горы Макажоя, непокоренные вершины даже во сне манили его. Однако уехать пока не мог: должен был состояться суд. Бракоразводный процесс состоялся очень скоро. Ему предстояло платить алименты за сына, которого он еще не видел. С этим обвинением он тоже, как многие жильцы «Образцового дома», бежал, только совсем в ином направлении.

Поздняя осень в альпийских лугах. Сытость и достаток во всем, даже не вспоминаешь о дешевеющих с каждым днем деньгах. А природа! Ее не только ощущаешь каждым вздохом, каждой клеткой — она почти реально заставляет видеть, что ты паришь в чистоте небес. Ведь на равнине, в Грозном, пасмурно, дождь, грязь, слякоть, пронизывающий до костей сырой ветер. Однако этот ветер и принесенные им массивные, свинцовые тучи, что сделали мир мрачным и тоскливым, не могут одолеть не только скалистый хребет, но даже не очень высокие черные горы. И поэтому в альпийских горах осадки — редкость, небо чистое, бездонное, по ночам каждая звездочка — хоть рукой хватай, блестит, манит к себе, и мороз, крепкий, сухой, колючий. Зато днем яркое, щедрое солнце озаряет Макажойское нагорье так, что травы полыни, типчака и молочая, что за ночь приуныли, прижались к земле, вновь ожили, воспряли будто по весне, придавая ландшафту вид сухой степи. А рядом, совсем впритык, снежные вершины, на сверкающем фоне которых парит грациозный гордый орел. Вот так и Ваха хотел бы взметнуться ввысь, но ему даже пару дней не дали провести в Макажое.

Нет, не вертолет и не целый взвод прибыл за ним — всего два чеченца, слегка обросшие, на побитом уазике. Одного Ваха знает: служили вместе в Афганистане, остался на сверхсрочную службу, по слухам, недавно прибыл из Анголы, родом из соседнего села. Мастаев хотел было этих ходоков послать подальше, да дед Нажа посоветовал: «Лучше с властью, тем более новой и такой, не спорить: эти церемониться не будут, у них закона и конституции нет, есть приказ — они его тупо исполняют».

Пришлось и Вахе все исполнять. Опять в чуланчик пришло письмо, опять вызывают по тому же адресу, только ныне это не Дом политпросвещения, а Исламский университет, правда, на конверте те же силуэты Маркса и Ленина, тот же знак коммунизма «Серп и молот», рядом приютился еще один знак — тотем, как подсказали, «одинокий волк воет на Луну» — новый символ независимой Чечни.

Там, где было «Общество «Знание», теперь написано «Общество независимых», а рядом, наверное, губной помадой приписано «анархистов».

В кресле, где ранее сиживал Кныш, теперь восседает президент-генерал. На сей раз он в гражданском. При виде Мастаева поднялся:

— Почему ты не исполнил свои обязанности? Почему в Москву не отправил «итоговый протокол» выборов?

— Зачем? — удивился Ваха. — Ведь вы президент независимой Чечни, и уже присяга была.

— Что ты несешь? — громко, по-военному, закричал генерал. — В Москве бюрократы, им бумажка нужна. Молчи! Срочно отправляй протокол.

— Какой? — тих голос председателя избиркома.

— Как какой? — усы генерала вздернулись. — А что, их несколько?

— Да. Один из Москвы, другой — настоящий.

— Покажи, — генерал, словно прицеливаясь, щурясь на один глаз, бегло пробежался по обоим листкам. — Вот этот документ явно подготовлен специалистами, все четко, ясно, честно. А вот этот состряпал какой-то болван.

— Я написал как есть, — обиженно произнес Мастаев.

— Как есть — решает командир, к тому же генерал. Адъютант! — крикнул президент. — Срочно эту бумагу в Москву, самолет ждет.

Мастаев думал, что адъютант какой-нибудь молодой человек, а из соседнего кабинета появился мужчина довольно зрелого возраста, сосед по «Образцовому дому», инструктор обкома КПСС, фотография которого как лучшего агитатора-пропагандиста по вопросам атеизма висела здесь.

— Товарищ президент, — сказал бывший агитатор, — у нас положение не военное, а просто «ЧП» — чрезвычайное, поэтому надо бы ко всем обращаться по-граждански, — я помощник, а не адъютант. Привыкайте.

— Нечего мне привыкать. Лучше введите военное положение. Издайте указ.

— Это решает Москва, Кремль, — в услужливой позе стоит агитатор.

— Пусть решают! Какая народу разница — чрезвычайное или военное положение?

— Разница большая. При военном положении все решается по-военному.

— Так и надо, — перебил генерал. — Исполняйте, — он небрежно махнул помощнику и тут же более вежливо обратился к Вахе. — А у вас, молодой человек, неплохие рекомендации, — он жестом пригласил Мастаева сесть, сел сам. — И опыт работы в печатных органах. Вы вновь должны возглавить газету «Свобода».

— А — а, — стал отчего заикаться Ваха, — номера готовые будут поступать из Москвы?

— Что?! — вскочил взбешенный генерал. — Никакой Москвы. Никаких русских! Мы полностью свободны и независимы, — и, увидев исказившееся лицо Мастаева, он как-то неумело подмигнул и, неестественно гримасничая: — Пока что мы слабы. Сам знаешь, СССР — Империя! Но мы их, — он вознес указательный палец, — пользуясь нынешним бардаком в Москве, перехитрим. Ведь русские — болваны. А у нас все есть — нефть, газ; все есть — смелые джигиты. Но пока нам надо прикинуться смирными, послушными овечками, выманить у них побольше оружия: танки, самолеты, корабли.

— А зачем корабли? — изумился Ваха. — У нас ведь морей нет.

Генерал замер. Свысока, презрительно осмотрел Мастаева и недовольно отвернулся; чуть погодя, искоса глянул и выдал:

— Никогда не станешь генералом. А Чечня, великая Чечня, будет от Черного до Каспийского моря, через весь Кавказ! Понял, рядовой Мастаев?

— Так точно! — вскочил Ваха, стал по стойке смирно. — И, более того, как говорил Троцкий: чеченцы будут сапоги мыть даже в Индийском океане.

— Вот это браво! — рявкнул генерал. Потом скривил лицо, не зная, шутит молодой человек или нет, так и не поняв, добавил: — Вот только на Троцкого ссылаться не надо: он оппортунист, шпион. Лучше на Ленина, Сталина.