Дом проблем - Канта Ибрагимов

— Никто нас из дома не выселит! — с раздражением буркнул Ваха, — а этот банк, впрочем, как и Советская власть, скоро накроется.

— Э-э, внучок, — печально усмехнулся дед. — Может, название поменяют, а власть будет всегда, и будет она нас обирать по-прежнему, а дабы эти деньги хранить, — будут и банки существовать.

— Здесь банков нет и власти нет.

— Хе-хе, — усмехнулся дед. — Как «власти нет»? Пока здесь есть юрт-да,[102] участковый, мулла, то власть всегда есть.

Как бы в подтверждение этого, официальный стук в дверь, что в горах не принято, и, действительно, милиционер в форме протянул Вахе до боли знакомый конверт, сразу ушел. Недолго думая, Ваха бросил конверт в топку печи и, словно очищая руки, довольно потирал их, как неожиданно появилась мать и даже поздороваться толком не успела, как такой же конверт перед сыном. Ваха со злостью тоже отправил в печь.

— Будешь письмами дом топить? — непонятно, шутит или сердится дед. — Топи, топи, в Москве писарей и бумаги много.

— А при чем тут Москва?! — удивился внук.

— Ну, ведь там все начальство сидит, а в Грозном так, их наместники иль представители. По крайней мере так было всегда и, видимо, будет.

— Не будет! — вызов в голосе Вахи. — Что нового в Грозном? — спрашивает он у матери, все-таки город его тоже манит.

— У Дибировых много горя, — приковала она внимание сына. — Помнишь утро, как ты уехал. Так вот, Альберт Бааев бил свою жену Марию, прямо в подъезде. А тут на работу шел отец Марии Юша. Он в свою очередь на зятя с кулаками. В общем, то ли подрались, то ли чуть не подрались, в итоге Мария ушла, вроде навсегда, домой. А там ее брат Руслан стал донимать, стал на сторону своего друга Альберта. Видимо, Юша сына отругал. А Руслан, он ведь какой-то тщедушный, словно не Дибиров. Словом, он, как бы только этого и ждал, демонстративно, с вещами ушел жить в гостиницу «Образцового дома», а там как раз общедоступный депутат России — Деревяко.

— Галина опять приехала? — удивлен Ваха.

— Приехала, все на митинге и в телевизоре выступает. А Руслан у нее живет. Юша хотел сына образумить, а, оказалось, они уже зарегистрировали брак.

— Кто? — воскликнул Ваха.

— Руслан и Деревяко, и уехали, как супруги, в Москву. Видимо, Юша этого не вынес — сердце, умер. Так Руслан даже не приезжал, и Бааевы на похоронах не появились. Мария подала на развод. Я это узнала, потому что и тебе это предстоит. Уже вызывали в суд. Кстати, — Баппа уже обращается к деду, — ты, по-моему, станешь прадедом.

— Что? — словно не расслышал дед, а немного погодя: — А может, они сойдутся?

Новости явно встревожили Ваху. Он стал обуваться, намереваясь выйти, как мать сказала:

— По-моему, выборы в Грозном намечаются.

— С чего ты взяла? — оглянулся сын.

— А на нашем доме вновь написано «Дом проблем». Раньше, говорят, перед выборами это тетя Мотя сама писала, а теперь, мне кажется, это Кныш вытворяет.

— А зачем ему это? — вслух подумал Ваха.

— Чтобы объевшихся богатеев «Образцового дома» немного встряхнуть и дать понять, что не все у них гладко перед выборами и выбор у народа вроде есть.

— Вот это по-сталински, — вмешался Нажа. — Вот это похоже на Советскую власть.

— А ты, кажется, опять председатель избиркома, — добавляет мать.

— Нет уж, хватит, — возразил Ваха. Он устал, казалось, что после тяжеленного горного похода будет крепко, как и прежде, в Макажое спать, а городские новости растеребили нутро — он не мог представить себя отцом, потом думал о Марии, теперь еще выборы. Нет, только не это. Он не может и не хочет более быть рядом с политиками и политикой, среди этих большущих грязных денег и таких же людей. Лучше тихо жить в горах, покоряя их. Как его манят вершины! Как тяжело взбираться! Да сколько блаженства на высоте: чистый, прозрачный, легкий воздух, облака можно погладить рукой и вроде можно даже очистить небо, чтобы было светлее, а внизу — необъятная, прекрасная даль, и такая гармония природы: горы, леса, реки, ледники, будто проник в волшебство сказки и в ушах поет ветерок, как ласковая свирель, даже не хочется спускаться в тот злобный, уродливый мир, где столько фальши и лжи, и не только люди, даже дома поделены на «Образцовые» и не очень, в целом, общество — это «Дом проблем».

Пытаясь убежать от этого общества, Ваха до зари, пока мать и дед не проснулись, бежал в горы, оставив записку «иду на Хиндойлам», чтобы не волновались.

Хиндойлам — это не гора, а горный хребет, расположенный не как остальные Кавказские горы — с востока на запад, а перпендикулярно им, то есть с севера на юг. Это уникальное природное творение высотою более трех тысяч метров над уровнем моря, с восточной стороны которого Макажойское нагорье и альпийские луга, и вдруг, резко, словно ножом провели, вот такой тектонический сдвиг пластов — двадцатикилометровая почти строго вертикальная отвесная стена высотою до километра, по которой смельчаки (есть тропа) иногда поднимаются, а вот спуститься по ней невозможно. А уникальность хребта в том (она и в названии), что этот хребет служит водоразделом. С запада на Макажойском нагорье речки маленькие и текут они на юг. А вот за отвесной стеной Хиндойлам, там иной, почти вечнозеленый мир густых лесных массивов. И там по просторным ущельям течет полноводная черная река Шаро-Аргун, и в нее впадает светлая, почти белая река Келойахк. С высоты Хиндойлам видно, как белая ленточка вливается в черный клокочущий поток, и еще долго, пока не скроется за скалой, эта ленточка светлою полоской держится, как безгрешные, наивные годы детства, а потом, как взрослая жизнь, вся во лжи, лицемерии или приспособлении, весь поток мутный — это могучий, дерзкий, целебный Аргун.

А Хиндойлам — это не только водораздел, этот хребет оказал влияние и на местный социум. Так, между Макажоем и Нохчи-Келоем, что разделены хребтом, по прямой всего километров десять-пятнадцать, но в горах прямых дорог нет, и доступ непростой, и, наверное, поэтому — села вроде соседние, а диалект все равно чувствуется. Да и о каком соседстве можно говорить, если не только на машине, но даже на тракторе-вездеходе из села в село не проехать, — только через Грозный, более трехсот километров (тоже вертикальные связи, как в России, — все через Москву), зато пешком можно. И, удивительное дело, чужой наверняка не поймет, а вот местные даже по виду узнают, кто с восточной стороны, то есть Макажойского нагорья, кто с западной — Аргунского ущелья. Макажойцы — люди с альпийских гор; здесь развито только животноводство, и пища, как у кочевников, — мясо, молоко, да и географически они издавна имеют связь с востоком, и есть в них что-то восточное, кочевое, планетарное. А вот аргунцы имеют не очень большие, но достаточные плодородно-равнинные земли. Их села до выселения 1944 года были многочисленны, так, в Нохчи-Келое проживало около десяти тысяч человек. У аргунцев сильно развито земледелие, сбор меда, они охотники, сильно привязаны друг к другу и к своей земле. Они естественным путем изолированы от внешнего мира. Здесь до сих пор и в архитектуре, и на кладбищах, и в ритуалах сохранены элементы язычества, христианства, а теперь и ислама. И внешне аргунцы более европейцы — в основном, очень светлые, даже рыжие, голубоглазые. И про себя нохчи-келоевцы говорят, что они смелее, чем макажойцы. И пример тому, случалось, что аргунцы за полдня прибывали на помощь в Макажой. А макажойцы день, а то и два думают, пока придут. И не посвященный не знает, что иного нет, на хребет Хиндойлам можно только взобраться, спуститься — невозможно, вот и приходится макажойцам хребет обходить. Вот такую задачу поставил перед собой Ваха Мастаев. В первый день обойти с севера хребет, дойти до Нохчи-Келоя, переночевать у друзей, а на второй день — покорить тропу, взойти на Хиндойлам и вершину хребта — Басхой-лам, что более трех тысяч метров, а затем вернуться в Макажой. Это он считает не только проверкой сил, соприкосновением и ознакомлением с родными местами, но главное, подзарядкой духа, ведь горы, тем более тропа Басхой-лам, покоряются не всем, а только смелым и отчаянным.

Все благоприятствовало его плану. Стояли безветренные, солнечные осенние дни, когда природа напоследок просто замирает перед осенне-зимней непогодицей. Воздух такой прозрачный, вкусный, легкий, что ледники Главного Кавказского хребта видно прямо как на ладони. И ему было так хорошо, что он, казалось, мог не то что на Басхой-лам, а и на пятитысячник Казбек взобраться.

Чем дальше он уходил от Макажоя, а значит и Грозного, это его приподнятое настроение становилось почти праздничным, ведь он поистине свободен. Как вдруг он услышал приближающийся рев мотора; сомнений не было — это вертолет. И он еще не увидел борт, а настроение его явно омрачилось, он еще мыслил побежать в лощину, там вдоль небольшого ручейка красножелтый густой кустарник, да было поздно, на вершине горы цепью вооруженные десантники, перед ними офицер с пистолетом в руке, он небрежно махнул рукой.