Девятьсот семнадцатый - Михаил Алексеев (Брыздников)
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Помещик не дает землю ни за выкуп, ни в аренду.
— Не желает продавать лес.
— А поп-то как обирает. Не то чтоб без денег, а и за деньги наши, крестьянские копеечки, ни хоронить, на крестить, ни венчать.
Слушал все эти жалобы Хомутов, возмущался, но держал себя спокойно.
— Ничего, братцы, — говорил он в сотый раз. — За большевиками пойдем, лучше жить станем. Вот созовем волостной сход, да и поговорим по душам.
Но не только жалобами засыпали его односельчане. Тысячи вопросов сыпались отовсюду, и только на сотую долю их Хомутов отвечал, как умел.
— Верно, что Ленин — шпион немецкий?
— А скоро ли войне конец?
— Будут землю давать крестьянам али нет?
— Живы, здоровы мои-то — Пров и Василий? Сколько время писем не шлют.
— А за кого голосовать в собрании?
— Откуда пленных немцев и австрияков для работы достать?
— А как на войне, страшно, чай?
— Почему соли, керосина, мыла и мануфактуры нет?
— Погодите, братцы, — уже усталый отвечал Хомутов. — Погодите. Вот вечером ударим в колокол, созовем мирскую сходку и поговорим. Обо всем поговорим.
* * *В обед у Хомутова в избе собралась солдатская сходка. Одиннадцать земляков-односельчан, вооруженных, одетых в серые шинели солдат, из разных частей и фронтов, чинно сидели на лавках, луская семечки, а иные стоя курили — кто папиросу, а кто махорку.
— Товарищи. Вот, думаю я, поговорить нам надо, — сказал Хомутов, когда все были в сборе.
— Солдаты посмотрели на него и перестали говорить между собой.
— Товарищи, дозвольте мне.
— Валяй, накручивай.
— Мы все, братцы, на фронтах были и кровь проливали, — неожиданно для себя громко и складно стал говорить Хомутов. — Жизней своих не щадили мы, семьи бросали на голод да на разор. А за что, други? Большевики правду говорят, что по глупости да темноте. Разве помещик наш, толстопузый Панский, потерял на войне что? По-старому с крестьян семь шкур дерет.
Что от войны получили мы? Жены гулящими пошли. А от слободы? Разве нам это слобода, когда у помещика земля, а жандарм над нашими семьями верховодит? Товарищи, пора нам за ум взяться.
— А что же делать-то? — безразлично и сплюнув в сторону, спросил рыжий солдат в кавалерийских штанах.
— Делов-то много. Перво-наперво нам власть своя нужна — совет организуем. Кулаков не пустим, а волостное правление разгоним. Бедняков да батраков в совет.
— Это ты правильно сказал.
— Да, это верно.
— Что правильно, то правильно, да по шеям наложат за мое почтение.
— А мы-то что же, ответ дать не сумеем?
— Еще как!
— И крестьяне поддержат.
— Прямо горой стоять будут крестьяне.
— Вот, братцы, — продолжал Хомутов. — Я, как член полкового комитета и делегат, думаю так. Давайте наметим, кого в совет. Крестьянам растолкуем, да и изберем.
— А сколько человек, как думаешь?
— Да-а-а-а, — замялся Хомутов. — Да для почину человек двадцать.
— Ну-к что ж! Мы согласны, — сказал солдат в обмотках. Подумав немного, он поднялся и добавил: — и думаю я, товарищи, Хомутова перво-наперво в совет. Он и покажет, как и что.
— Правильно, Хомутова в совет.
— Кого ж еще!
— Я, товарищи, не против, только вертаться мне в часть надо, — возразил Хомутов. — Как члену…
— Всем нам вертаться надо.
— Вот дело сделаешь и вертайся.
— А еще кого? — спросил Хомутов, не возражая уже против своей кандидатуры.
— Граблина Семку. Тоже солдат он.
— А еще?
— Да хоть бы меня, — быстро сказал проворный старик Грушин, унтер-офицер запаса, по ранению выбывший в чистую отставку.
— Поработаем… А то что же. Надо на общество поработать.
— Правильно… Как сознательный.
— А потом Гаврикова.
— Да Корнева.
— Да старика Прокопия Бочкова — он бедняк и трех сынов на войне убило.
— Бочкова — это верно.
— Учителя можно нашего, Митрофанова. Он грамотный и с нами будет, как секретарь.
— И еще…
В полчаса список был готов.
— А теперь вот что, братцы, — заявил Хомутов. — Нужно нам своего комиссара военного, — это раз. Да земельный комитет свой — человечков шесть — это два. Нечего волынку тянуть с землицей.
— Верно.
— Грушин — раненый, проведем его. Он большевик. Комиссар хороший будет.
— В самую точку.
— А в комитет по земельным давайте проводить бедноту.
— Туда же Хомутова брата, Павлушку.
— Хочь и вор, а парень на-ять.
— Какой вор?
— Не трепись зря, у тебя что взял?
— Зря сидел парень. Что, мы не знаем?
— Он, можно сказать, леворюционер — помещика ухлопать хотел, да не вышло.
— Ничего, Павлуха. Теперича посчитаешься с Панским.
— Уж будьте покойны, товарищи. Посчитаемся, — ответил Павел. — А вором не был и не буду.
— Да, это верно.
— Значит, вечером созовем сход.
— Созовем.
— Чего тянуть!
— Тянуть-то нечего.
— А если сопротивление будет?!!
— Что ж, на войне не был? Ухлопаем, и весь сказ!
— Не становись поперек дороги.
— Еще, товарищи, дозвольте слово… Дисциплина, значит, по-военному и никаких гвоздей.
— Правильно, — поддержали эти слова семь-восемь голосов.
— Кулачье-то сговорилось, и нам надо сговориться. Помещик да кулаки будут водку и деньги давать — так не брать.
— Известно, не брать.
— А кто возьмет, того к ногтю.
— Верно. Не продавай антиресы. Будь сознательный.
— Потом в соседние села да деревни сказать нужно, чтобы волость вся была с нами. Помещиков у нас, в волости трое. У всех землю возьмем. Кто берется сказать?
— Да хочь мы с Петром возьмемся, — предложил солдат с выбитым глазом, качая головой в сторону кавалериста.
— А я на хутора.
— А мы лошади заседлаем да в Гречаники.
— Ну, что же, все, что ли?
— Нет, не все, — сказал вставая сосед Хомутова, солдат-пулеметчик Василий Пастухов. — Все это правильно. Молодец Хомутов. Да и все мы ребята хорошие. Но позвольте-ка мне слово. Я, как, значит, член партии большевиков, заявляю вам: все, что вы делать хотите — это наша большевистская программа.
— Знаем.
— Еще в армии слыхали.
— Постой, постой, пускай скажет.
— Говори, Пастухов!
— Вот что я сказать хочу… Нам, братцы, надо всем в партию записаться.
— А зачем?
— Чтобы сообща действовать. Эсеров на деревне табун. Гарнизованы, черти. А мы, как овцы без пастуха. Партия наша большая, и войско за ней идет. Поддержка, значит, будет. Керенский все войну до победы, а там министры-капиталисты и скажут — Кишкины да Бурышкины: всыпать им, скажут, чтобы не бунтовали. А если вы, большевики, значит, так у нас комитет в городе. И скажет комитет керенщикам — стойте, гадины капитала, да по рукам. И не выйдет у них. Вот, товарищи.
— Правильно, правильно, — горячо поддержал оратора Хомутов. — То есть золотые слова говорит.
— А как же это сделать? — спросил кавалерист.
— А давайте заявление, — предложил Пастухов. — Как бы рапорт напишем. Так, мол, и так. Желаем, чтобы пролетарская и крестьянская власть была… как сбросившие повязки с глаз — и подпишем. Это я составлю.
— А что будет потом?
— Да из города нам членские карточки большевиков дадут, и навещать нас будут и помогать.
— Слышь, буржуи гарнизованы, и мы давайте.
— Ну, что ж. Вреда не будет.
— Верно.
— Правильно, Васька. А у тебя карточка есть?
— Покажь.
— Вот на, смотри.
— «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» — прочел одноглазый солдат. — Это что же значит: «Всех стран?»
— А это, кто работает, значит, и имеет мускулистые мозолистые руки и против капитала и помещиков. И за мир и за землю крестьянам.
— Важно сказано: «Про-ле-та-рия!»
Пока солдаты разглядывали партийный билет, сам Пастухов набрасывал на клочке бумаги огрызком карандаша заявление.
— Вот и готово. Слушайте, товарищи, — крикнул он, и, когда шум стих, начал читать:
ЗАЯВЛЕНИЕ В партийный комитетМы, как осознавшие коммунизм, то есть против буржуев и помещиков и прочих приспешников меньшевиков и эсеров. Как мы желаем, чтобы земля принадлежала народу, и постоку поскоку, можно сказать, готовы грудью, как солдаты емпиралисткого строю, поплатиться кровью и жизнями вдов и сирот. И как хотим мы слободной советской власти и против войны, за диктатуру новой жизни рабочих и крестьян, просим принять нас в партию и просим помоги, поскоку землю отбираем у помещиков, что подписью и приложением печати удостоверяется.
— А печати-то и нет, — сокрушенно сказал одноглазый солдат.
— В волости поставят. Подписывайся ребята, и пошли.
Все присутствующие расписались на листке. Набралось десять подписей и один крестик за неграмотного.