Девятьсот семнадцатый - Михаил Алексеев (Брыздников)

— Может, еще кто подпишет?

— Очень слободно. Это я обделаю, — сказал Пастухов. — Завтра буду в городе, может, с собой кого привезу из главных.

— Так, значит, дорогие товарищи, расскажите крестьянам о нашем постановлении, — уже тоном приказа заявил Хомутов. — А как стада придут с поля, так и в набат.

Когда солдаты начали расходиться, Хомутов поймал за рукав Пастухова, отвел его в сторону и сказал:

— Слушай, друг. Просьбу к тебе имею.

— Говори, все для тебя.

— Будешь в городе, зайди в больницу… Там жена. Без меня заболела.

— Чем больна-то?

— Дурной болестью.

— Тоже жертва, друг, — сочувствую.

— Вот и скажи ей, — прошептал Хомутов, — скажи, мол, Тимоха приехал. Скажи, знает все и прощает, мол. Поправляется пусть.

— Не беспокойся. Лучшим манером обделаю. Давай пять.

Пастухов крепко пожал ему руку.

Когда все солдаты ушли и в комнате остались лишь одни Хомутовы, Павел подошел к брату и сказал ему, весело потирая свои здоровенные ладони:

— Не печалься, братан. Дела поправятся. А и кашу ж мы заварили! Любо-дорого. Наконец, настало времячко. Да-а-а. Отольются волкам овечьи слезки. А с помещиком Панским посчитаюсь я. Своими руками три шкуры сдеру.

Еще не померк в сиреневых тучах закат, еще не зажглись огни в избах, как над селом уныло и протяжно загудел звоном набат.

У церковной площади, где помещались волостное правление и сельская церковь, сразу же загустело крестьянским людом.

У наскоро сколоченной из нетесаных досок шаткой трибуны, похожей на маленькую каланчу, сбившись в кучу, стояла вся солдатская часть населения. Лица солдат выражали напряжение, точно они готовились к бою.

За полчаса до того как ударить в набат Хомутов вместе с Пастуховым наведались к председателю волостного комитета, старику Шибанову. Предложили ему встать на сторону солдат. Шибанов принялся отговаривать их.

— Голубчики, что же это? Что вы делать думаете? Кому на пользу? Мы, как социалисты-революционеры, не могим, потому, не на пользу. Бросьте. Пустая затея.

Но когда Пастухов вдруг резко заявил, что если Шибанов не хочет итти с ними, так, они и без него дело сделают, то старик раскричался, засыпал матершинными словами.

— Только попробуйте — так вашу… Всех в тюрьму посажу. А хрестьянство за вами не пойдет — большевистские шпионы проклятые!

Вот почему были пасмурны солдатские лица.

Гудящая, говорливая толпа все прибывала и прибывала. Скоро уже вся площадь у церкви из края в край затопилась народом.

— Начнем, что ли? — спросил одноглазой солдат у Хомутова.

— Давайте начнем!

Но в это время по толпе прошло движение. На свободное от людей место к трибуне вышло десять человек крестьян во главе со стариком Шибановым.

— Эсеры да кулаки с нами драться пришли, — шепнул Пастухов.

Степенный, в большой седой бороде, спадающей чуть не до пояса, старик Шибанов растолкал солдат и смело взошел на трибуну.

— Надо бы не пустить… — шепнул кто-то из солдат. — Сейчас очки втирать начнет.

— Хитер, старый пес.

Шибанов с трибуны принялся делать руками знаки, призывая народ к молчанию, и когда шум стих, Шибанов начал говорить.

— Господа крестьяне. Известно нам в волостном комитете, что смута в народе пошла. А сеют эту смуту дезертиры, которые воевать за свободу не хочут и немцам продались.

— Врешь, старая собака, — крикнул Хомутов.

Но Шибанов, не обращая внимания на его выкрик, продолжал:

— Они, эти предатели-дезертиры, без нашего законного согласия ударили в колокола. Господа крестьяне, а мы, как ваша власть, призываем разойтись по домам, и все.

Шибанов кончил говорить, но с трибуны не сходил.

Толпа молчала.

— Расходись, господа, — еще раз повторил Шибанов.

Ему в ответ из ближайших рядов послышалась звонкая речь:

— Чего расходиться-то. Разойтись всегда успеем. Ты вот скажи нам, зачем война.

— А затем, чтобы до победы. Чтобы слабоду отстоять, — поспешно ответил старик.

— Каку-таку слабоду?!!

— Брось, Емелька, язык чесать.

— Нет, говори, Емелька, — загудела толпа.

— Слова не даю — как власть — и больше никаких, — уже кричал с трибуны Шибанов.

— А я без твоего разрешения. Довольно, говорю. Уже победили. Без юбок бабы ходят. Довоевались. Чего еще. Ни сошки аль плужка, ни лошаденки, ни коровенки.

— Ври больше, — огрызался старик.

— У тебя-то, Шибанов, всего вдоволь. Все мы знаем. Того-то ты и за войну до победы.

— И сына откупил он.

— Ври, ври. Больной у меня сын-то.

— Больно-о-ой. Ишь ты, больной, в ворота не пролазит. Племенной бык, одним словом.

— Ха-ха-ха-ха-ха!.. — захохотали сотни голосов. — Они же до победы.

— Проходу девкам и бабам нету от больного. Хо-хо!

— Слабода называется, а все втридорога. Ни к чему нет приступу.

— Почему у помещика землю не берете?

— Без леса сидим.

— Вот-те и равенство! Помещик вместе с Шибановым жрет гусей да водку хлещет.

— Того-то он за победу.

— Слезай…

— Поговорил и будя…

— Дай солдатам слово сказать…

— Слезай, а то за ноги стащим…

— Бороду выдерем, ей-право!..

Но Шибанов стоял, как столб, не двигаясь с места, даже не поворачивая головы, и только время от времени, как заводная машина, кричал басом:

— Расходитесь, господа, — как власть. Расходитесь, православные!

— Валяй, Хомутов, лезь на помост.

— Двинь-ка его.

— Мы вам полезем, — кричала, грозя кулаками, партия Шибанова. — Только суньтесь.

— Ах вы, стервы, — разгорячился Пастухов. — Ребята. Ну-ка стеной дави, жми.

— Вот подойдите только.

Две группы сошлись вплотную, и завязалась рукопашная. Толпа крестьян, заливших площадь, молча выжидала с интересом, чей будет верх. Из гущи народа, где происходила драка, слышались отрывистые восклицания.

— Ах, так!?

— На.

— Бей!

— Только тронь!

— Проваливайте!

— Ой, братцы, бьют!

— Напирай, Гаврила! Хомутов, лезь!

Наконец партия Шибанова дрогнула, бегом отступила и рассосалась в толпе. Солдаты окружили трибуну. Раскачивая ее с такой силой, что старик Шибанов болтался наверху, как лодка в бурю на море, они громко кричали:

— Слезай!

— Слезай, говорят, так твою. Без головы останешься!

— Господа, расходитесь, — как власть — последний раз произнес Шибанов и скатился с трибуны. Его место занял Хомутов. Толпа затихла.

— Товарищи, — начал речь свою Хомутов. — Я, как делегат с фронта, приехал, значит, посмотреть, как живут крестьяне. Ну, посмотрел. Поеду обратно в полк, расскажу товарищам, что живете плохо.

— Верно.

— Справедливые слова. Бедно живем…

— И-и-и-и, как плохо!

— Расскажу, что эсеры-кулаки сообща с помещиком опутывают крестьян, налогами жмут, не дают земли. А бедняк да маломощный, как скотина, в загоне.

— Правильно… В загоне.

— Хорошо служивый сказал. В закуте наш брат.

— Скажу еще товарищам, что ждут крестьяне солдат с фронта, что говорят крестьяне — довольно, мол, воевали. Долой войну!

— До-лой!

— А-га-го! Ай-да, солдат!

— Война нам ни к чему. И скажут тогда солдаты: дураки мы были, что воевали, да дома семьи на смерть да позор оставили. И придут тогда солдаты домой с ружьями и пушками, чтобы справедливость была. И горе будет помещикам и кулакам!

— Поскорей только чтоб!

А солдаты велели мне передать вам, крестьяне, — все громче и складнее говорил Хомутов, — чтобы не сумлевались. Земли нет, а у помещика да кулака есть, — отбирай землю, дели поровну, а помещика по шеям. Защита вам от солдат будет.

На площади поднялся рев восторженных, радостных восклицаний.

— Вот она правда-то где!

— Идем бить помещика!

— Пошли.

— Довольно, попили нашего поту и крови.

— Землю разделим.

— Вот это для нас слабода будет. А то слабода, а пользы, как от козла молока.

— Эта слабода для помещиков была дадена.

— Свою возьмем.

— Тише!

— Слушайте. Солдат еще говорить хочет.

— Ну-ка, валяй, завертывай.

— И еще, товарищи, — продолжал Хомутов, когда шум смолк. — Велели солдаты передать вам, чтобы не только землю, а и все у помещика отобрать: и конский завод, и сотни коров да быков, и домашнее имущество — и все поделить поровну промежду себя. Так ли я говорю вам, товарищи?

— Так. Вер-рно.

— Вот это защитнички за нашего брата.

— И думка-то у нас про это ж.

— Ну, в самый раз. За живое задел.

…И еще велели передать солдаты, чтобы вы за большевиками шли. Только большевики стоят горой за землю крестьянам и за настоящую свободу.

— Это мы знаем.

— Да довольно слов. Пошли на помещика.

— Стойте, черти. Куда пошли?

— Дайте человеку-то слово сказать.