Девятьсот семнадцатый - Михаил Алексеев (Брыздников)

Вечерние страхи были уже забыты.

— Мне камни да болото.

— Да разве ж это земля — песок да пни. А Трифону-косому у самого села — чернозем не проковырнешь!

— А мне через полосу три надела. Что ж я прыгать с сохой через соседа буду?

— Хомутов Павел артель заводит. Землю усадебную берет. Сообща обрабатывать думает.

— Чудаки. Шесть семей, а соха одна.

— Это чтобы лучшую землицу взять — вот и артель.

— Брось бухтеть-то зря. Коли так нравится земля в усадьбе, ступай в артель.

— Не — не обманешь. Мы лучше по-старинке, как деды.

— Ну, и не мели.

А в избе Хомутовых, где заседала земельная комиссия, висел густой галдеж и шум.

— Мне давай, что у реки. За пасекой сам бери. Подавись!

— Павлуша! Разве ж можно. У меня семь ртов, а мне две десятины. Жукову — которому три десятины — разве порядок? — говорил сосед Хомутова Евлампий Сидоркин, козлобородый старик с синим носом.

— Ну, брат, ведь мы по-божески.

— Разве ж это по-божески! Креста на вас нет. Ироды.

Через минуту Павел, покрытый испариной и потом, видел перед самым носом своим кулаки Жукова, человека с вывороченными ноздрями.

— Ты что ж это… а! Сидоркину — чернозему, а мне, — пески. Вы что тут. Туды вашу… Господи.

Еще больше шума и ссор происходило при наделе землей соседних сел и деревень.

Делегаты из разных мест волости, несмотря на утро, уже изрядно подвыпившие, грозили разнести не только земельную комиссию, но и все на свете. При этом они ругались самыми крепкими словами.

— Что ж вы, разбойники! Дарьевским триста десятин да чернозем, а нам, петровским, камней сто десятин.

— Да народу же у вас меньше!

— Меньше… Туда тебя… А сто десятин поповской земли… Наш был поп, и земля, стало быть, наша. В бога… Прирежь землицы. А то, право, всем селом на вас выйдем.

Дарьевские негодовали на петровских, громя комиссию не менее крепкими словами.

К полудню у дома Хомутовых стояло уже несколько сот крестьян. Члены земельной комиссии, истерзанные, затурканные нападками и угрозами и возмущенные недоверием, два раза всем составом выбегали на крыльцо и просили:

— Товарищи… Нельзя же так. Нет нам доверяя. Переизберите. Не могем больше. Делите сами.

Но крестьяне в ответ только посмеивались да приговаривали:

— Работайте.

— Доверяем вам. Только по-божески делите.

— Сами делить начнем, то как бы не порешили друг друга.

Комиссия возвращалась в избу, и все начиналось сначала.

К вечеру из города вернулся Пастухов.

— Ну, как дела, Василий? — шепотом спросил Хомутов.

— Дела идут — контора пишет.

— Был в городе то?

— Был.

— Ну?

— Вот карточки вам привез. Теперича вы большевики.

— Это хорошо, а еще что?

— Помещика Панского видел. В городе знают уже, что мы усадьбу — того. Совет и солдаты, которые в городе, на нашей стороне.

— Ну, а комиссар?

— Хотел комиссар Временного правительства к нам милицию да ударников выслать. А из гарнизонного комитета да из совета ему пилюлю под нос. Написали, значит, так: если, мол, вышлите, так мы тоже солдат вышлем с оружием — в защиту крестьян. Несдобровать мол, ударникам.

— Вот хорошо, ну?

— Ну, испугались керенщики — не выслали. Только, бумагу в совет прислали, требуют, чтобы все обратно снесли и не бунтовали.

— От кого бумажка-то?

— От комиссара. Грозит заклеймить позором. А когда соберется, мол, Учредительное собрание, так нас покарают. Требует подчиниться законной власти.

— Бумажка в комитет-то?

— И в комитет и в совет. Только наплевать нам.

— Пойдем к учителю. К Митрофанову. Он с нами. Поговорим с ним. Ты солдат собери.

— Не солдат, а большевистскую организацию теперича.

Сельский учитель, высокий, худой, желчный мужчина с большим кадыком и широким носом принял солдат приветливо.

— Может, чайку, товарищи, — с морозу-то?

— Нет, Кузьма Герасимович. Мы к тебе, как к выбранному. Ты, как член совета и грамотный.

— О чем говорить хотите?

— Да вот поговорим. На, бумажку прочитай.

— От кого, от комиссара? Что, грозит? Наплевать нам. Ну-ка рассказывай, товарищ Хомутов. Как у нас на селе дела. Слухи разные ходят. Только я не верю.

Когда Хомутов закончил свой рассказ, правдиво осветив последние события на селе, учитель вскочил с места, хлопнул Хомутова по плечу и заявил:

— Они формально правы, но не по существу. Нам нужно юридически отделиться от них. Давайте проделаем такой опыт. Я читаю газеты и учитываю всю обстановку, рекомендую самоопределиться.

— Что-то не понимаем.

— Ты проще.

— Образуем свою республику, и весь разговор. Будем сами дела решать. Никому подчиняться не станем. А когда Учредительное собрание соберется, — посмотрим. Что скажете на мои предложения?

Солдаты в тягостном молчании сидели, понурив головы.

— Чего задумались? Я хоть беспартийный, но понимаю обстановку, сочувствую большевикам и убежден, что предлагаю верную мысль. Раз нет законной центральной власти, раз центральная власть против народа, — так пусть будет законная власть на местах. Тогда-то с нами комиссар Временного правительства юридически ничего поделать не сможет. Учредительное собрание мы признаем, программу действий своих имеем и власть свою изберем.

— А как это делается-то? Ты растолкуй нам, — попросил Хомутов.

— Как делается-то? Проделаем так: совет выберет временный комитет волости с президентом республики. Напишем воззвание к народу и ко всей России. Вот и все.

— Ну-ка напиши, а мы посмотрим.

— Это я быстро.

Учитель присел к столу и на чистом листке бумаги принялся что-то быстро писать.

Солдаты во главе с Хомутовым смотрели на него и напряженно молчали.

— Ну, вот, готово. Осталось только проставить имя, отчество и фамилию президента. Кого, товарищи? Кому вы все доверяете?

— Хомутова, Тимофея Герасимовича, — тоном, не терпящим возражений, заявил Пастухов. — Он, как член полкового комитета… и как много сделавший для революции. Большевик к тому же.

— Верно, товарищи.

— Правильно! Хомутова в президенты, — дружно поддержали все солдаты.

— Ну, вот и все, — заявил учитель. — Значит, Тимофей Герасимович Хомутов — президент нашей волостной республики.

— Да ты зачти, что написал.

— Пожалуйста, слушайте.

Товарищи!

Земля принадлежит народу. Народ — хозяин России и призван творить в ней свою волю.

Временный комитет постановил: передать всю землю — крестьянам, а заводы — рабочим, с подчинением всей волости временному комитету во главе с избранным народом президентом республики — Тимофеем Герасимовичем Хомутовым, каковому и подчиняться впредь до созыва Учредительного собрания.

— Вот и все, — кончив читать, сказал учитель.

— Так у нас же заводов нет, а ты написал.

— Это ничего. Так все пишут. Это политическая программа.

— Ага! — протянул одноглазый солдат. — Ну так что ж, пусть будет так.

— Сегодня я размножу на машинке, и через заседание сегодня же провести. Экземпляр пошлем в город, в совет, другой — Временному правительству, третий — губернскому комиссару, а четвертый — в газету. Ну, что ж, попьем чайку, товарищи.

— Нет, стой, — прервал его Хомутов. — А ведь забыл я совсем, прямо из головы выскочило. Мне-то ведь в часть вертаться надо. В командировке я. Ждут ведь товарищи. Уеду, право слово. Выберите другого президента.

— Никуда ты не уедешь, — решительно заявил Пастухов. — Не отпустим мы тебя, и весь разговор. Как в порядке партейности.

— Правильно, Пастухов.

— Здесь нужнее быть…

— Ты, как большевик, теперь против войны, значит, куда же едешь? Чудак, право, раз против войны, зачем же на войну ехать?

— Да к товарищам я. Мы сообща вертаться будем.

— И не думай. Без тебя вернутся товарищи. Письмо напишешь, а мы документы дадим от совета и от партия, что задержали, и крышка.

Хомутов стоял посередине комнаты в раздумье.

— Воля народа, Тимофей Герасимович. Ничего не поделаешь, — пожал плечами учитель.

— Соглашайся. Ведь без тебя-то дело у нас не пойдет.

— Буду кочевряжиться. Ведь не дезертир, а выбранный есть от народа.

Хомутов, безнадежно махнув рукою, сказал, что согласен.

— Надо за дело. Пошли, ребята, созывай совет. А ты, Кузьма Герасимович, давай, печатай воззвания. Будешь как секретарь правительства. Записывайся-ка в большевики.

— Зачем это? Хотя почему бы и не записаться. Ваши взгляды разделяю насчет земли. Но там видно будет.

На улице Хомутов шел рядом с Пастуховым и молчал.

Когда им нужно было расстаться, Хомутов, глядя под ноги, шопотом спросил:

— Как, Вася, был в больнице-то?