Жена врага - Юлия Булл

увидела, как передо мной Ганс держит маленький кусочек лакомства, вкус которого распространился уже по всем вкусовым рецепторам на языке. Это было похоже на заварной сахар, но со вкусом какао и сливок.

– Помнишь, я тебе говорил про молочный шоколад?

– Да. Это очень вкусно.

– Тебе понравилось?

– Да. Он нежный.

– Повтори это слово еще раз.

– Нежный.

– А на русском? Как это звучит на русском?

– «Нежный».

– У тебя очень «нежный» ладони.

– Хм…

– Ты улыбаешься. И улыбка у тебя «нежный».

– Надо говорить «нежная» – женского рода. А ладони «нежные». Он «нежный», шоколад.

– Ты научишь меня русскому языку?

– Да, конечно.

– Как будет по-русски красивая?

– «Красивая».

– Совершенно не похож на наш язык. А как произнести: «Ты очень красивая»?

– «Ты очень красивая».

– Ты знаешь, я тоже хочу, чтобы война закончилась. На самом деле многие этого хотят. Я хочу дом в горах. Хочу жить в Швейцарии. Хочу семью. Хочу рядом женщину, которая будет меня любить, а я ее. Ты когда-нибудь любила, Мария?

– Да, наверное.

– Значит, нет. Странно это. Зачем вы женитесь, если не любите друг друга?

– Иногда обстоятельства вынуждают.

– Странные у вас обстоятельства. Не бойся меня. Ты напугана?

– Нет. Совсем нет.

– Почему у вас на русском детей одним словом зовут у человека и у лошади?

– Почему вы так решили?

– Я слышал фразу «ты жеребенок».

– О нет, это так звучит. «Ты же не ребенок, или ты же ребенок», как утверждение. Что он ребенок или, наоборот, уже не ребенок. Здесь частица присутствует «же», а ребенок лошади зовется «жеребенок» – это полное слово. На немецком «ребенок» – это «kind». А «жеребенок» звучит у вас «fohlen». Er wird herumtorben wie ein Fohlen. Er wird herumtorben wie ein Kind. Он будет резвиться, как жеребенок. Он будет резвиться, как ребенок. «Я же говорил, дождь пойдет». Слышите? Я произношу частицу «же», а на немецком это звучит так: «Ich habe dir gesagt, dass es Regnen würde».

– Из тебя хороший преподаватель. Из твоих уст мне все понятно. Нас пытались научить русским словам, но, видимо, педагог неудачный, или из меня ученик не вышел.

– Что вы! У вас очень хорошее произношение, немного практики, и все.

– Возьми еще шоколад, ты же знаешь, с собой нельзя.

– Да, спасибо.

Я съела еще маленький кусочек этого божественного лакомства и стала ждать дальнейших распоряжений. Ганс сидел и наблюдал за мной, а потом засмеялся и произнес на русском фразу:

– «Ты же как ребенок!» – еще раз в голос рассмеявшись, Ганс уже продолжил на немецком: – Ты сейчас ела этот шоколад как ребенок, с таким наслаждением. И у тебя румянец на щеках появился. А когда ты улыбаешься, у тебя очень милые ямочки на щечках. Ты знаешь, у моей мамы тоже были ямочки. Я помню ее лицо, когда она чему-то радовалась, всегда улыбалась с ямочками.

– У меня ямочки от мамы. Я тоже помню ее лицо с такой улыбкой, как вы описываете.

– Ее нет?

– К сожалению.

– Моя умерла давно. Болезнь забрала. Отец женился тогда на другой. И хотел, чтобы я женился на дочери его второй жены. Но я пошел служить. Ты знаешь, Мария, в жизни надо делать правильный выбор. Делать так, как хочешь ты, а не как велят поступать другие. Я знаю, что ты сейчас подумала, что у тебя нет выбора сейчас. Но если это будет касаться любви, то иди по зову сердца.

– Спасибо за совет.

– Тебе пора. И да. В следующий раз, будь добра, не убирай ничего со стола. Твои руки касались, я знаю, но эта информация не для тебя, понимаешь? И она может обернуться против тебя. Не создавай подозрения, что ты шпионка.

– Я вас услышала. Доброго вечера вам.

Вернувшись в дом, я забила голову разными грустными мыслями, только чтобы не выдать радость на лице. Я даже не знала, от чего она. От шоколада, от общения с Гансом. Но на душе было некое умиротворение, и мне хотелось это ощущение испытать вновь.

Ко мне подошла Эмма и задала вопрос:

– Все хорошо, Мария?

– Да, после уборки господин Отто не смог найти свой портсигар, но оказалось, он его оставил в другом месте, ему во время моего допроса его принесли.

– Хорошо. Я рада, что все обошлось и господин капитан не выдвинул обвинения против тебя.

– Да, это точно. Я пойду доделаю все дела свои.

– Можешь завтра все доделать, я вас всех жду на кухне, будем пить чай.

Последняя фраза меня просто сбила с толку. Эмма никогда с нами даже за одним столом не сидела, а я так вообще долго не могла привыкнуть, что можно есть за столом в хороших условиях, а тем более еду получше, чем в лагере. Мысли о том, что меня не сожгли, не положили на операционный стол, не положили вообще под мужчин в борделе, не дали на съедение собакам, не покидали меня. Что же я тогда для них, да и для кого – для них? Кто стоит за тем, чтобы мне остаться в живых? Так еще и чай позвали пить!

Я зашла в комнату горничных, чтобы сменить передник и поправить волосы, и вдруг одна из девушек сообщила, что у Эммы, оказывается, день рождения и она испекла лимонный пирог.

Все собрались на кухне. Никаких лишних фраз в адрес именинницы. Никаких подарков. Эмма даже отказалась от традиционного задувания свечей на пироге. Мне показалось, что ее будто беспокоило что-то, но она старалась держаться.

Ночью мне долго не приходил сон. Я вспоминала нашу беседу с Гансом и хотела понять этого человека, а также предостерегающие слова Эммы. Мне послышался тихий шум. Я решила посмотреть и вышла из комнаты. В конце коридора увидела чуть виднеющийся свет. Там была комната Эммы. Свет пробивался внизу из-под двери. Она прошлась по комнате, потом что-то сделала, и послышался звук, похожий на открытие чего-то. Вновь прошла вдоль комнаты и погасила свет. Я вернулась в комнату и легла в кровать. Часы показывали два часа, скоро подъем, а я будто спать и не собиралась.

– Мария! Мария! Просыпайся.

Я открыла глаза и увидела свою соседку по комнате, перед собой. Чуть не проспала. Точнее, почти проспала. Времени на сборы было в обрез. Но я поняла, что придется отменить все утренние процедуры и бежать на кухню. Все уже собрались для распределения и указания на кухне. Я выдохнула. «На этот раз пронесло», – подумала я, но надо было брать себя в руки.

Глава 36. Белый дым

В дом Ганса меня не отправляли, и он сам не появлялся на горизонте. Даже среди присутствующих офицеров в главном доме я не видела Ганса. Спросить у кого-то про него я не смела, и меня беспокоили разные мысли на его счет. «Где он? Что с ним? Почему я не вижу его, почему он не дает о себе знать?» Часто, проходя мимо его жилища, я смотрела на окна, но будто там никого не было, тишина, пустота. Я все ждала, может, меня отправят на уборку к нему, но таких распоряжений не было. Сама Эмма в последнее время была немного взвинчена, но на мне это сильно не отражалось, а вот другим доставалось по полной. В самый разгар мая начались частые проверки на территории поселения.

В главном доме постоянно требовалась уборка. Офицеры часто появлялись новые, среди старых кого-то не замечала. Даже поставщики продуктов стали вдруг меняться чаще, чем обычно. Шли какие-то перемены, о них часто говорили, но, что именно происходило, я не знала.

В один из дней Эмма всех собрала для срочного объявления. Приехало руководство из гестапо. Была объявлена проверка документов и личных вещей. Я знала, что ко мне могут быть вопросы несмотря на то, что мне было велено отвечать про свое происхождение совсем не то, что являлось на самом деле. За время пребывания на территории поселения в общении с горничными я смогла немного узнать польский язык. И по документам я проходила как