Золотой век предательства. Тени заезжего балагана - Дарья Кочерова

Остальные матросы приняли появление нового жильца в трюме по-разному. Кто-то, как и старик Кудо, с интересом наблюдал за Тэцудзи, кому-то было всё равно, а кто-то с неодобрением и даже с подозрением косился на ящик, который стал для принца временным пристанищем.

– Говоришь, умная животина, да? – произнёс молодой матрос по имени Нацуо, с любопытством поглядывая на Тэцудзи. – Может, надрессировать её да показывать в городе за деньги?

– А давай мы и тебя надрессируем – может, больше толку выйдет, – фыркнул принц в ответ.

Остальные матросы, которым речь оскорблённого до глубины души Тэцудзи слышалась лишь как череда бессмысленных обезьяньих воплей, дружно загоготали в ответ.

– Гляди, как он тебя костерит на своём мартышечьем! – ликовал Цуёси, загорелый мужик с густой курчавой шевелюрой. – Будто бы и впрямь всё понимает, а!

Нацуо стушевался и смущённо утёр нос рукавом заношенного кимоно.

– А чё я такого сказал-то? – проворчал он. – Это всяко лучше, чем плавать на этой дырявой лохани до самой старости.

– Но-но, я бы попросил! – встрял другой матрос, коренастый и с широким приплюснутым носом, которого звали Гэнта. – Эта «лохань» ещё всех нас переживёт, зуб даю!

Кто-то поддержал Гэнту одобрительными возгласами, но большинство матросов лишь покачали головой.

Купеческая лодка, которую какой-то остряк назвал «Гордостью империи», бороздила воды реки Ито вот уже не один десяток лет. До того, как её выкупил капитан Ясуда, лодка принадлежала какому-то зажиточному крестьянину, торговавшему рыбой на столичном рынке. Запах рыбы настолько сильно въелся в древесину, из которой была сколочена «Гордость», что в некоторых углах грузового трюма ощущался до сих пор – капитан Ясуда не мог окончательно избавиться от него, как ни старался. На качество его работы это никак не влияло: Ясуда возил товары нескольким купцам, торговавшим в крупных городах восточных провинций, и пока ещё никто из них не жаловался на пропахший рыбой чай или сахар.

Всё это Тэцудзи узнал уже позднее, после трёх дней, проведённых на борту «Гордости». Дни тянулись долго и муторно, заняться ему было совершенно нечем, и потому, пока капитан Ясуда сидел в своей каюте, Тэцудзи слонялся по палубе и слушал, о чём болтают матросы за работой.

Доброта этих простых и грубоватых людей приятно поразила Тэцудзи. Он никогда не видел, чтобы для него делали что-то просто так – и вовсе не потому, что он был наследным принцем. Старик Кудо, любивший часто прикладываться к своей тыквенной фляге, тот молодой парнишка, Нацуо, который хотел надрессировать Тэцудзи, и все остальные матросы знать не знали, кто на самом деле скрывался за обликом простой макаки. Всё скромное имущество этих людей ограничивалось парой соломенных сандалий, которые изнашивались чуть ли не до дыр, прежде чем им начинали искать замену, да более длинным кимоно из плотной ткани, которое было рассчитано на холодное время года. Но многие матросы умудрялись делиться и этой малостью. Они отдавали Тэцудзи часть своего более чем скромного матросского пайка: кто-то приносил принцу половинку рисового колобка, кто-то давал кусочек свежей рыбки, недавно выловленной из реки Ито, а кто-то даже подкладывал ему в мисочку маринованную редьку.

«Вернусь домой и прикажу наградить этих людей», – думал принц, свернувшись на дне своего ящика. – «Пускай каждый из них купит себе по лодке и будет сам себе хозяином!»

До того, как оказаться здесь, среди простых матросов, Тэцудзи не мог представить, что можно так сильно тосковать о доме – месте, где он провёл почти всю свою жизнь. Ему постоянно снился дворец: большая библиотека, где он усердно учился с самого детства, его комната, где всё было обставлено и украшено так, как хотелось только ему и никому больше, красивый сад и роскошный чайный павильон, где так любила проводить дни его мать… Как она, должно быть, сейчас тосковала по своему непутёвому сыну, который, как ни старался, не мог оправдать надежд, которые возлагал на него отец?

Интересно, дрогнуло ли чёрствое сердце старого императора, когда он узнал о пропаже сына? Тэцудзи с трудом в это верилось. Зная характер отца, он, скорее всего, сказал бы что-то вроде: «Так я и думал, что добром он не кончит…»

Принцу хотелось послать весточку хотя бы матери: сказать ей, что он жив, и что скоро он непременно вернётся домой. Но как это сделать, Тэцудзи пока не имел ни малейшего понятия. Он не знал, сможет ли писать обезьяньими лапками, если ему вдруг представится такая возможность. А надиктовать письмо кому-то другому Тэцудзи попросту не мог – ведь никто по-прежнему не понимал ни слова из того, что он говорил.

Но сдаваться на полпути принц не собирался, и потому бо́льшую часть своего свободного времени, которого у него теперь было навалом, Тэцудзи посвящал размышлениям о том, что ему делать дальше.

Не раз возвращался он и к мыслям о том, кем был подослан тот грабитель, и как эти люди могли разузнать о Фусетсу – имени клинка не знал никто, кроме особенно приближённых к императору людей. Выходит, предателя следовало искать среди них? Но зачем вдруг кому-то идти против императора? Мятеж клана Мейга был давно и успешно подавлен. Но Тэцудзи мог чего-то и не знать: император не допускал принца до столь важных дел, напрямую касавшихся безопасности империи.

Оставалось надеяться на то, что отец сумеет связать пропажу сына с назревающим против империи заговором. Лишь бы только он не решил, что Тэцудзи попросту сбежал! Принц уповал на рассудительность отца: как бы император ни относился к своему младшему сыну, дураком он точно не был. Чутью отца можно было только позавидовать: Тайга-но Ёмэй хорошо разбирался в людях, не терпел кумовства – должность при дворе человек получал не только за знатное происхождение…

Но Тэцудзи всё равно не мог найти себе места от тревоги. Раз грабитель сумел пробраться во дворец никем не замеченный, означает ли это, что заговор против императора и его семьи зрел настолько давно, что даже часть стражи и слуг переметнулась на сторону врага, кем бы он ни был?

Невозможность разобраться в происходящем раздражала и даже злила Тэцудзи: он терпеть не мог сталкиваться с любого рода недомолвками или тайнами. Но пока что поделать он ничего не мог: ему только и оставалось, что смириться со своей участью и выжидать момента, когда можно будет сойти на берег и разузнать новости из столицы.

«Гордость империи» тем временем медленно продвигалась вперёд, вверх по течению