Золотой век предательства. Тени заезжего балагана - Дарья Кочерова

Его лысая макушка скрылась из поля зрения Тэцудзи. Вскоре Кудо снова навис над принцем с каким-то тряпьём в руках.

– Ну-ка, подвинься немного.

Старик осторожно приподнял Тэцудзи и выстлал дно ящика тряпьём.

– То-то, теперь хоть помягче тебе будет, – проговорил он, похлопывая по свёрнутому тряпью. – Не на голых же досках лежать, в самом деле!

– Твоя правда, старик, – ответил Тэцудзи, позабыв о том, что никто не поймёт ни слова.

В воздухе витал запах с десятка немытых тел. Когда глаза Тэцудзи привыкли к темноте, он смог разглядеть бледные силуэты гамаков, подвешенных к низкому потолку трюма.

Старик склонился над ящиком и снова уставился на принца.

– Э, смотри-ка, да у тебя лапа вся опухла! Ну-ка…

Он снова куда-то скрылся и загремел какими-то склянками. Запахло дешёвым пойлом, и Тэцудзи поморщился.

Кудо снова показался в поле зрения принца, и на сей раз у него в руках была рюмка с вином. Старик закряхтел и с видимым трудом опустился на колени у ящика. Немного вина из рюмки выплеснулось на тряпицу, которую Кудо подстелил для Тэцудзи.

– Н-да, – цокнул Кудо. – Ловкость у меня уже давно не та, что прежде.

Он оторвал от тряпицы длинный лоскут и смочил его в вине.

– Давай-ка лапу тебе подлечим, а то останешься ты одноруким бедолагой…

И Кудо, не дав Тэцудзи ни единой лишней секунды на сомнения, припечатал пропитанную вином тряпицу прямо на рану, оставленную кинжалом человека в чёрном.

Принц взвыл не своим голосом и попытался было вырвать лапу, но хватка старика оказалась неожиданно крепкой.

– Потерпи-потерпи, – утешал его Кудо. – Пощиплет да перестанет, зато пакость всю вытравит. Заражение крови – страшная вещь, доложу я тебе. Один мой товарищ, да сохранят ками его душу, так без ноги остался. «Да тьфу, ерундовая царапина», – говорил он, а через месяц пришлось мясника упрашивать, чтоб он ему ногу отчикал прям по самое колено.

Тэцудзи слабо утешила эта в высшей степени поучительная история, но боль в раненой руке – а точнее, лапе, – и вправду стала чуть терпимее.

Старик замотал рану тряпицей и закивал, довольный проделанной работой.

– Фух, устал я, – выдохнул он и прислонился спиной к стене трюма, снял с пояса флягу, вырезанную из тыквы-горлянки, и сделал из неё пару щедрых глотков.

Тэцудзи же, пользуясь случаем, с бо́льшим вниманием присмотрелся к странному старику, который вдруг проявил к нему такое участие.

До этого момента принцу ни разу не доводилось общаться с простыми людьми. Старика Кудо и ему подобных Тэцудзи всегда видел издалека, и, как правило, они были частью толпы, которую сдерживала стража по обеим сторонам улицы, чтобы император со своей семьёй мог чинно прошествовать через весь город на богато расшитом паланкине.

Поэтому принц совершенно не знал, чего ожидать от старого матроса и как отреагировать на его неожиданную доброту и за заступничество перед капитаном Ясудой.

– Спасибо, – только и сумел произнести принц, совершенно позабыв о том, что старик не поймёт его.

Но Кудо вдруг подался ему навстречу, и его старое и морщинистое лицо оказалось совсем близко.

– Странная ты животинка, – проговорил Кудо, пристально вглядываясь в глаза принца. – Не вырываешься, не кусаешься, убежать не пытаешься. Иной зверь на твоём бы месте давно бы уже метался по всему трюму и искал пятый угол, а ты сидишь себе да головой крутишь…

«Было бы, куда бежать», – мрачно подумал Тэцудзи. Он мало знал о повадках обезьян, и потому не был уверен, что в этом теле ему удастся вплавь добраться до берега. К тому же, у него была ранена лапа, и это ещё больше уменьшало его шансы добраться до берега живым.

А тонуть посреди реки Ито в планы принца совершенно не входило.

– И лицо у тебя такое, будто всё понимаешь, а сказать не можешь, – продолжал говорить Кудо.

– Знал бы ты, старик, насколько ты близок к истине, – тяжело вздохнул Тэцудзи.

– Увидел я тебя, и сразу вспомнил один случай из детства, – на лице старика промелькнуло мечтательное выражение. – Я сам родом с севера, из Хокугена…

Эти слова заставили принца навострить уши. Его мать Ёмико, ныне здравствующая жена императора, была родом из той же провинции, что и старик Кудо. В детстве Тэцудзи часто бывал у неё на родине, в северной провинции Хокуген – в краю плодородных рисовых полей и бескрайних равнин. Он смутно помнил те поездки – самым ярким оставалось лишь ощущение, которое теплотой разливалось в груди после того, как он, держа мать за руку, выходил из экипажа.

Ощущение, что он, наконец, вернулся домой…

– Моя родная деревня стоит в предгорьях, на самой границе с провинцией Тосан, – продолжал вспоминать старик. – И много в ту пору к нам наведывалось обезьян – помню, бабка моя каждый день гоняла макак с хурмы у нас в саду. Они большей частью в горах жили, у тёплых источников, но и в деревню наведываться не боялись – приходили целыми стаями и рыскали у сараев и амбаров, ища, чем поживиться. Иной раз никакого сладу с ними не было: детей и старух они не боялись – только если те не начинали громко вопить. А мужиков и женщин помоложе целыми днями, почитай, дома-то и не было: кто в поле работал, кто в лесу дерево заготавливал… Вот и резвились обезьяны у нас, как ватага пакостных хулиганов: пока отец и дядя не возвращались под вечер домой, макаки мне и моему младшему братцу не давали из дома выйти. Чуть только мы с ним за порог – и макаки были тут как тут: налетали на нас, визжали, кусали за ноги и тянули за рубашонки туда-сюда, словно не могли промеж себя решить, кому мы достанемся. Бабка метлой их гоняла, а нас с братцем, пыльных и зарёванных, затаскивала домой, и больше уж мы одни во двор не совались.

Старик всё говорил и говорил, будто бы давно ему не выпадало случая обмолвиться словечком хоть с кем-нибудь. Тэцудзи – а что ему ещё оставалось делать? – внимательно слушал.

– В конце концов, когда какая-то особо дикая обезьяна оттяпала палец сынишке нашего старосты, тот взъярился и поклялся, что ни одной этой твари в деревне больше не будет. В тот же вечер староста собрался и ушёл в