Золотой век предательства. Тени заезжего балагана - Дарья Кочерова

Возвращаться в Хикоси не было смысла: на обратную дорогу, как и на поиски нового корабля, плывущего в Ганрю, могло понадобиться много времени, а вот его-то как раз у принца не было вовсе. Каждый день, проведённый в теле макаки, вытеснял из сердца Тэцудзи надежду на то, что он когда-либо снова сумеет стать человеком. Жизнь во дворце начинала казаться ему далёким сном, о котором он слышал от кого-то другого…

Утолив голод незрелыми яблоками и горсткой орехов, которые ему удалось раздобыть неподалёку от того места, где его оставил Оонамадзу, принц отправился на юго-восток – благо, что его наставник в своё время хорошенько потрудился над тем, чтобы будущий правитель империи научился определять стороны света.

Он двигался вдоль берега, стараясь не терять из виду положение солнца. Рана от клинка соломенной шляпы снова начала гореть: принцу пришлось сделать длительный привал, чтобы промыть рану и неуклюже приладить повязку обратно – сделать это одной лапой оказалось трудной задачей.

Потом он снова пустился в путь, и уже до самых сумерек старался нигде не задерживаться. Тэцудзи не рассчитывал, что ему придётся идти до Ганрю пешком, но деваться было некуда. Он должен во что бы то ни стало добраться до горы Такамине и найти Ямамбу.

Пока окончательно не стемнело, принц как следует напился воды из небольшого ключа, который впадал в озеро, и обустроился на широкой и крепкой ветке сосны. Он не знал, какие звери водились в этих лесах, поэтому стоило обезопасить себя от любых незваных гостей.

Лежать на твёрдой ветке поначалу было неудобно, но принц был так измучен тяготами, которые принёс с собой минувший день, что вскоре погрузился в сон.

Ему снилось, что они с матерью и братом снова приехали в Хокуген. Северная провинция империи всегда радушно встречала их: в честь императрицы, которая была родом из этих краёв, и её сыновей устраивали грандиозный праздник.

Тэцудзи никогда не имел ничего против шумных сборищ: ему нравилось быть в центре внимания. Но в этот раз ему почему-то хотелось побыть одному – шум празднества раздражал его. И потому, улучив минутку, принц выкрал из прихожей свои сандалии и отправился гулять по саду.

Его не волновало, что скоро его хватятся и будут искать, и что мать опять схватится за сердце и начнёт пенять ему, что он совсем её не любит и не бережёт. Тэцудзи вообще ни о чём не думал: он просто шагал по дикому саду и с наслаждением вдыхал густой воздух, какой бывает только после дождя.

Чужой взгляд на себе он почувствовал сразу. Кто-то наблюдал за ним из полумрака густо заросшего сада. Приглядевшись получше, принц увидел, как легонько затрепетали ветки жасмина: словно тот, кто следил за ним, только что ускользнул прочь.

Тэцудзи пошёл в ту сторону, и вскоре вышел на небольшую прогалинку, поросшую деревьями гинкго.

На каждой ветви рядком сидели горные макаки и не отрываясь смотрели на него. Принц никогда не видел столько зверей в одном месте. Да и вели они себя странно: обычно шумные и подвижные, на этот раз макаки сидели тихо, словно высеченные из камня изваяния. Только по тому, как они то и дело склоняли головы вбок, можно было понять, что звери эти были живыми существами.

Обезьяны молча взирали на Тэцудзи, словно чего-то от него ждали. Принц хотел было попятиться, но уткнулся спиной во что-то большое и мягкое.

Обернувшись, принц вздрогнул: позади него стоял высокий мужчина, чьё лицо было скрыто за обезьяньей маской.

– Добро пожаловать домой, – проговорил он и преклонил перед принцем колени.

Тэцудзи обернулся. Обезьяны, сидевшие на деревьях, тоже согнулись в поклоне…

***

Впоследствии Тэцудзи и сам не мог сказать себе, что заставило его резко подскочить на месте и забиться подальше, к самому стволу дерева. По-видимому, звериное чутьё и впрямь было не в пример лучше человеческого.

Наваждение, навеянное странным сном, слетело с него так же быстро, как утренняя роса испаряется под набирающими силу лучами солнца. Сон оставил после себя лёгкое сожаление: если бы он протянулся чуточку дольше, быть может, Тэцудзи удалось бы понять его смысл…

Луна уже стояла высоко: Тэцудзи видел её яркий, пускай и пока ущебрный диск, который внимательно смотрел на него с усыпанного звёздами неба.

Когда принц только устраивался на ночлег, он слышал, как где-то над его головой копошилось совиное семейство. Теперь же всё было тихо: смолк даже стрёкот цикад в высокой траве. Слышен был лишь плеск бившего из-под горы ключа, который ясно разносился в ночной тиши. Тэцудзи поёжился и обхватил себя лапами. Всё его нутро было напряжено до предела, предупреждая о том, что где-то неподалёку затаился враг.

Когда его задней лапы что-то легонько коснулось, принц вскрикнул и чуть было не потерял равновесие. Он вцепился когтями в ветвь сосны, и принялся озираться вокруг.

Перед его глазами замельтешил ночной мотылёк. Принц с досадой отмахнулся от него – откуда насекомое вообще тут взялось? Обычно они летели на свет, но у принца при себе не было ничего, что могло бы привлечь мотылька…

Но поразмыслить над этим дольше Тэцудзи попросту не успел: глубокие тени, лежавшие на ветке сосны, вдруг содрогнулись, и прямо напротив принца появился тот, кого он больше всего боялся увидеть.

– Вот вы и попались, ваше высочество, – с насмешкой проговорил соломенная шляпа, и на глаза испуганного принца опустилась тьма.

Уми

Когда Уми добралась до пожарища, огонь уже полностью потушили. Полуобнажённые пожарные с закопчёнными от сажи лицами купались тут же рядом, в канале, под любопытными взглядами зевак, которые, даже несмотря на довольно поздний час, высыпали наружу. Наверняка, пока бушевал огонь, никто из этих людей не поспешил на помощь погорельцам. Зато теперь ночной воздух был полон охов и вздохов: как же так, почему колокол на вышке зазвонил так поздно, что главный храм святилища успел выгореть чуть ли не дотла…

Уми смешалась с толпой, чтобы подобраться поближе к воротам святилища Поющих Сверчков. Уми редко бывала в этой части города, и потому заходила в это святилище всего один раз. Но она помнила, что оно было не в пример больше и богаче, чем святилище Речного Покоя. Его со всех сторон окружал большой и старый парк, так что со стороны улицы сгоревшего здания не было видно: только стойкий запах гари, повисший в вечернем воздухе, указывал на то, что