День восьмой - Торнтон Найвен Уайлдер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Члены семейства время от времени поглядывали на джентльмена, но вскоре пришли к выводу, что такому благородному господину их разговоры неинтересны, даже если он понимает наречие, на котором они говорят. Вдова погрузилась в скорбные думы, прижавшись щекой к оконной раме. Сидевший напротив Эшли старший сын угрюмо смотрел перед собой, не вникая в женские разговоры, которые велись поверх его головы. Младшие дети начали хныкать и просить есть (пакет с провизией четырнадцатилетняя Клара, которая, судя по всему, заменяла мать, держала на коленях). Час спустя мать наконец открыла глаза и буркнула:
– Да накорми ты их!
Клара разделила содержимое пакета на равные порции и передала Инес и Карлосу их доли. Остальные отказались, сказав, что не голодны. Такой жест самоотречения стал причиной для раздора. Пабло принялся уговаривать мать подкрепиться. Раздраженно, на грани истерики та отказалась и приказала ему самому поесть. У Марии дель Кармен не было аппетита.
– Господи, за что ты наградил меня такими детьми!
– Мама, ты уронила сумку, – тихо заметила Клара. – Вот держи.
– Моя сумка! Она такая тяжелая. Оставь у себя.
– Хорошо, мама.
К полудню дети опять проголодались. Клара стала рассказывать им длинные несвязные истории о детстве Иисуса (он проходил через комнаты, где спали маленькие дети, превращал маленьких мальчиков в храбрецов, а девочек – в красавиц, в немыслимых красавиц), потом таким же приглушенным голосом заговорила о том, какая прекрасная жизнь ждет их в Манантьялесе.
– Вы знаете, что означает «Мантаньялес»? Это означает, что вода бьет прямо из-под земли: и горячая, и холодная. И повсюду цветы, куда ни глянешь. Вот бабушка скажет: «Выйди в сад, Инес, свет очей моих, и нарежь роз, чтобы поставить перед Богоматерью». Ты помнишь, что рассказывала бабушка, когда приезжала, чтобы увидеться с папой, перед тем как он ушел на небо? Бабушка говорила, что в Манантьялесе живет английская леди, у которой есть школа для девочек, и что там наша Карменсита выучится на прачку, а я, может, на медицинскую сестру, и мы будем приносить маме деньги каждую Христову субботу. Эта английская леди каждой девушке, если та соберется замуж, дарит кровать и сковородку.
– А туфли, Клара?
– О да, и туфли, конечно.
– А для мальчиков она что-нибудь делает?
– Ты меня совсем не слушаешь! Когда она увидит нашего Паблито, то скажет: «И чем я заслужила такую милость Господа ко мне! Я ведь просто сошла с ума, разыскивая крепкого честного мальчика, который будет ходить за моими мулами и лошадьми». А когда Карлос подрастет, скажет: «Я все это время присматривалась к Карлосу Давилосу. У меня есть на него планы».
Тут вдова открыла глаза, нагнулась вперед и влепила Кларе звонкую пощечину.
– Мамочка!
– Прищеми язык! Несешь детям всякую чушь про какую-то английскую леди, сковороды, туфли… Лучше скажи им, что нам не на что жить, нечего есть. Скажи им это!
– Да, мама.
Оставшуюся еду опять разделили. Мария дель Кармен взяла свою долю, а свою Клара положила на колено Пабло. Поезд едва тащился, въезжая на эстакаду. Содрогнувшись, Мария дель Кармен закрыла глаза ладонями, но мать, гневно посмотрев на нее, оторвала ее руки от лица.
– Не прячься! Загляни в это ущелье. Посмотри вниз! Нам было бы лучше всем свалиться туда.
Клара в ужасе посмотрела на мать и перекрестилась.
– Что это значит, маленькая ты язва? – вспыхнула та.
– Мама, не говори так: мы хотим, чтобы ты жила на свете долго-долго.
– Для чего? Скажи мне – для чего? Твой отец ничего не оставил. Ничего! Твоя бабка тоже не сможет нам помочь. В доме у нее уже живут три женщины. От дяди Томаса никакого толка. Ты же знаешь, в кого превратились дети Анны Ромеро.
– Я готова пойти просить милостыню, мама. Возьму с собой Инес и Карлито. Они смогут петь.
Мать опять отвесила ей пощечину, но даже не поморщившись, Клара продолжила:
– Господь не презирает нищих, а вот тех, кто ничего им не подает, презирает. Если отец ничего нам не оставил, значит, на то была Божья воля.
– Да что ты несешь такое?
– Если папа упал и разбился, на то была воля…
– Твой отец был святым, настоящим святым! – взвизгнула вдова.
Пабло бросил на мать презрительный и гневный взгляд.
– Что ты на меня так смотришь? Ты никогда не ценил своего отца. Никогда! Если бы ты хоть на одну десятую стал похожим на него, я бы сильно удивилась.
– Мама! – прошептала Клара.
– Перестань талдычить одно и то же: «мама, мама»!
– Но ты же сама говорила сестре Руфине, что гордишься нашим Паблито: что он самый храбрый мальчик во всем квартале.
– Замолчи!
Тут Пабло вскочил и резко выкрикнул:
– Дурак был наш папаша!
– О, ангелы небесные, послушайте его! Я была замужем за вашим отцом двадцать лет, родила ему девять детей и считала себя самой счастливой женщиной в Антофагасте.
– Это ты была счастливой! А мы были?
Роса Давилос хотела было ответить, но тут Клара властно остановила их:
– Хватит! Папа сейчас смотрит на нас, и ему стыдно.
Эшли вытер пот со лба, с трудом сдерживая рвавшийся из груди стон. Ему казалось, что он видит все это во сне, что это одна из тех драм в десять актов, в которых мы одновременно являемся и завороженными зрителями, и главными героями, и авторами, пусть пока и непризнанными. Через какое-то время взгляд его неожиданно натолкнулся на глаза Росы Давилос. Увидев изумление на его лице, она пришла в смятение и с величественным видом, как благородная дама, поднялась с места. На следующей остановке, когда пассажиры вышли размяться, вдова перевела свое семейство в соседний вагон. Джон прошелся по единственной улице выжженного солнцем городка, постоял возле водонапорной башни и перечного дерева, послушал регулярно доносившиеся звуки взрывов в долине – так добывают селитру, которая потом пересечет океаны, чтобы превратиться в орудие смерти и в удобрения для растений. «Жизнь не дает второго шанса, – подумалось ему. – Может, это и есть приближение старости, когда
