Вынужденное знакомство - Татьяна Александровна Алюшина

– На руках – это, пожалуй, перебор, но все, что потребуется, сделаем, – поддержала столь горячий энтузиазм верной домработницы Полина.

Поручила деятельной помощнице приготовить диетический ужин для бабули и, договорившись встретиться вечером в больнице, поехала в «родовое гнездо».

«Гнездо» встретило непривычной и какой-то настороженной тишиной.

– Ничего, – разрушила царство тишины Поля, пообещав себе и дому: – Все наладится, и хозяйка твоя скоро вернется. Мне врачи обещали.

Она прошла в «светелку», как называла бабуля комнатку, в которой обычно жила Полина, когда приезжала, поставила легкую дорожную сумку на пол и присела на высокую кровать.

Пять минуток. Только пять посидит и…

Легла поверх покрывала и заснула, сморенная бессонной напряженной ночью, тяжелым беспокойством о бабуле и дорогой от Москвы, которую пролетела без единой остановки.

Вечером их с Мариной доктора к бабушке не пустили, сославшись на то, что идут медицинские процедуры и мероприятия, дали лишь посмотреть через дверь и помахать бабуле рукой.

Большая, крупная Марина, сильно скособочившись набок, рыдала на плече довольно хрупкой, стройной Полины, а та гладила успокаивающе женщину по плечу и думала, что Званному Марина бы пришлась по всем его эстетически-мужским вкусам в самый раз – его любимый масштаб.

Ужин, приготовленный Мариной, они отдали докторам, откровенно подивившимся, что чрезмерно заботливые родственницы вообще принесли какую-то еду.

– Барышни, – переводя взгляд с Полины на Марину, для чего ему приходилось то поднимать голову, то опускать, попенял им лечащий врач Василисы Макаровны, другой, не тот, с которым разговаривала Поля утром, – какой ужин, какая еда? Она лежит в реанимации, ей сейчас не то что есть обычную еду, ей на нее даже смотреть нельзя. Все, что необходимо, мы ей даем сами.

– Не голодом же вы ее морите? – воинственно возразила Марина. – Вы скажите, какую диетическую можно, уж я-то сделаю куда как получше, чем в больнице, и подиетичнее, если надо.

Посмотрев задумчиво на грозно выступившую даму, доктор вздохнул и, махнув безнадежно рукой, перечислил продукты и способ их приготовления, которыми в данный момент допустимо было кормить пациентку. И выгнал их из кабинета.

На следующее утро Полине снова не разрешили общения с бабулей.

– Состояние у нее стабильное, – объяснил доктор, – но она очень слаба, и любые, я подчеркиваю, любые, даже положительные переживания и волнения ей сейчас противопоказаны категорически. Единственное, что могу для вас сделать: вы зайдете в палату вместе со мной, поздороваетесь с бабушкой, чтобы она знала, что вы здесь, и сразу уйдете. И всё.

Ну хоть так.

Полина поцеловала бабулю, сказала, что они с Мариной постоянно рядом, чтобы та не волновалась, и торопливо вышла, подгоняемая суровым взглядом доктора.

Вернулась домой, позвонила-доложила о делах маме и Васе, послонялась по дому и огороду, чувствуя, как мает, гнетет ее что-то тяжелое изнутри, не давая покоя.

И вот тянет и тянет жилы, стонет что-то, будто тихонько скулит…

Стараясь хоть как-то отвлечься, Полина сварила себе кофе. Сидеть не могла от маеты той тягостной, встала, походила по дому, подошла к окну, сделала пару обжигающих глотков, глядя на кусок просматриваемого отсюда участка.

Бабушка была аккуратисткой во всем, в том числе и в огородных делах – несколько лет назад специально выстроенные высокие грядки у нее всегда стояли без единого сорняка, а посадки на них «колосились» прямыми рядками, как под линеечку. Такой же порядок и четкий лад был и в теплицах. А небольшой кусок идеально обихоженного газона, оставленного специально для отдыха и загорания, всегда с ровненькой, коротко стриженной травой.

А нынче и трава отросла куда как выше обычной мерки, и кое-где на грядках сорняки пробились. Непорядок. Видимо, бабуля собиралась работника нанять для наведения красоты и очистки огорода, да вот не успела.

«Траву надо бы покосить», – рассеянно подумалось Полине.

Но вяло проскользнувшая мысль не была наполнена силой намерения до такой степени, чтобы она сдвинулась с места и отправилась исполнять задуманное. Полине вдруг вспомнилось, с чего началась череда неприятностей и бед в их семье, и так ее эти воспоминания захватили и потащили, потащили за собой, что, погрузившись в них, она выпала из реальности на какое-то время…

Тряхнув головой, Поля словно очнулась и пришла в себя.

Сколько она так простояла?

Нет, так не пойдет, так можно совсем с ума сбрендить, надо делом каким-нибудь занять и голову, и руки. С удивлением обнаружив, что все еще держит кружку с кофе, она сделала небольшой глоток и скривилась: фу, холодный. Ну надо же, как ее зацепили воспоминания-то.

Ладно. Делом так делом. И, поставив кружку на кухонную столешницу, Полина отправилась в сараюшку за перчатками и инструментом для прополки.

Начнем, пожалуй, с сорняков.

До грядок Полина так и не добралась, по пути к ним заметив совершеннейшего «наглеца», вылезшего и разросшегося у бордюра мощеной дорожки.

– Вот ты-то и будешь первым, – присев на корточки, объявила битву сорнякам Полина.

И дернула. «Наглец» не поддался ни на сантиметр, откровенно потешаясь над ее решимостью. Она дернула посильней – не-а, никак! Еще раз – с тем же нулевым результатом. Как-то внезапно, в один миг ужасно разозлившись, Поля перехватила растение поудобней и рванула со всей силы, словно вымещая весь свой накопившийся гнев на ни в чем не повинной, беззащитной природе.

Кожу под перчаткой словно обожгло, сорняк поддался и выскочил из земли, красуясь в ее руке длиннющим, как змея, корнем, а Полина, от резкой инерционной отдачи не усидев на корточках, плюхнулась попой на дорожку.

– Да, козлищу же твою по рогам! – прокричала она возмущенно, отшвыривая в сердцах сорняк. Поднялась на ноги, стянула перчатку и уставилась удивленно на широкую, покрасневшую полосу на ладони.

Да что же это такое-то, а?! Сколько можно-то?!

– А-а! – потрясая кулаками, прокричала она от злости.

И в этот миг совершенно неожиданно и как-то резко Полину словно захлестнула, буквально накрыв, затопив с головой, волна какой-то бессильной ярости и негодования, а вместе с ними щемящей жалости к себе, ко всем к ним, огромной обиды и глухой беспомощности…

И клубок всех этих кипящих эмоций и чувств, буквально раздиравших Полину изнутри, породил, вытолкав наружу, какой-то жуткий, безысходный, нечеловеческий, животный вой.

– А-а-а! – согнувшись пополам, взвыла она. – А-а-а, а-а-а… – перешел ее крик в безудержные рыдания, сотрясая все тело.

Она захлебывалась, тонула в душивших ее слезах и выла, истерично рыдая навзрыд…

– Девушка, что у вас стряслось? – осторожно прикоснулся кто-то к ее локтю.

– А-а-а! – отдернув локоть, шарахнулась в сторону и заорала Полина от прострелившего все ее тело дикого страха.