История моей матери - Семен Бронин

Через три дня он пришел с окончательным отказом.

- Нет, нельзя. Мне один сказал, он в этом разбирается: по шрифту ничего не стоит на типографию выйти. И не думай, говорит - это дело опасное.- И сказал для спасения лица: - В чужой типографии - другое дело, там я это вам быстро спроворю...

Рене не стала спорить - пошла к Дорио, к которому, несмотря на размолвку, обращалась в трудные минуты. Дорио был настроен к ней дружелюбно. Он запомнил ее отказ, но зла на нее не держал.

- Замышляешь что-нибудь? Опять Париж потрясешь? Что печатать хочешь?

- Да вот.- Рене рассказала ему о своих трудностях и подала текст, написанный ее рукою. Он прочел, подытожил:

- "Долой!" и "Да здравствует!"

- Да. Примерно в одной пропорции.- Дорио невольно улыбнулся.- А с чистой стороны нарисуем что-нибудь.

- Опять дулю?

- Нет, на этот раз серп и молот.

- Одно другого стоит. Ладно, бери мою типографию. Хотя и на нее могут выйти. В России говорят, семь бед - один ответ.- Последнее он произнес на ломаном русском.- Не знаешь, что это такое?

- Нет.

- Это они всю жизнь грехи копят, чтоб потом за все сразу ответить. Типографам платить придется. Такие уж законники - я говорил тебе, кажется.

- У меня свой есть.

- Смотри, какая богатая. Можно будет потом им воспользоваться?

- Не думаю. На раз его хватит, но не больше. Однократного пользования.-И Дорио снова засмеялся и подписал ей листовку для типографии...

Рене боялась, что закрытие выставки в последний момент отложат или проведут раньше срока, но чиновничество Франции - народ до педантизма пунктуальный. Прощание с выставкой было торжественно и трогательно. Экспонаты были свернуты и упакованы, освободившееся пространство заставлено стульями. Высокопоставленные чины и просто большие люди в нарядных мундирах и фраках сидели стройными рядами и со смешанным чувством взирали на уезжающих девушек. Те стояли, как в хоре, за устроителями выставки, молча подсчитывали барыши и смущенно потупляли взоры перед недавними ухажерами. Стеснительность их выглядела, в глазах тех, запоздалой и не лишенной корысти: из тех, что появляются после грехопадения, а не до него, но стыдливость, ранняя ли, поздняя, неизменно украшает женщин, предупреждает скандалы и способствует публичной нравственности. На высоте этого общего порыва, среди прочувствованной прощальной речи ведущего, вдруг погасла люстра и сверху, из темноты, полетело что-то белое, а когда через короткое время включили свет, все вокруг оказалось усыпанным белыми листками величиной с тетрадочные: листовки падали с большой высоты и разлетелись по всему залу. На них было что-то написано: вчитываться в текст было недосуг и некому, но пролетарская эмблема, кукиш в виде серпа и молота, красовавшаяся на обратной стороне памфлета, была понятна и без чтения и оскорбительна в своей фиговой простоте и обнаженности.

- Мерзавцы! - воскликнул высокий чин в мундире; он был порядочнее прочих, не участвовал в прощальной выпивке и как человек с чистой совестью был более других склонен к патетике.- Как они умудрились?! - и суеверно огляделся по сторонам, в поисках дыры, из которой высыпался дар Пандоры: Жиль, как бог из машины, распоряжавшийся сверху, предусмотрительно закрыл воронку, едва кончил ею пользоваться. Хаос внизу только начинался, а они успели уже выйти из соседнего дома и стали напротив, с удовольствием наблюдая за происходящим. Затеялась настоящая буча. Приехали машины с полицейскими, журналисты (помимо тех, что были в зале) и зачем-то - пожарные и бригада медиков.

- Атас по полной программе. Теперь валим отсюда,- сказал Люк, насмотревшись на дело рук своих.- Вы помалкивайте,- посоветовал он Алексу и Бернару: самым ненадежным членам их компании.- Ничего не видели и не знаете. А то загребут - мало не покажется. За такую катавасию. Они сейчас кругами пойдут - будут хватать правого и виноватого. Чтоб перед начальством отчитаться,- и, не дожидаясь исполнения собственных пророчеств, исчез, растворился в собственной тени, бесследно смешался с подоспевшими зеваками, плотным кольцом окружившими нежданное зрелище.

- Завтра приходи! - прокричала вслед Люку Рене. Она была в восторге и заранее праздновала победу.- Что-нибудь еще придумаем!..

- Тише ты! - испугался Жиль.- Я тоже пойду, пожалуй. Нечего радоваться. Так-то и гребут нашего брата.

- А мы остаемся,- сказала Рене.- На нас не подумают.

- Хорошо устроилась,- сказал Жиль.- На меня почему-то всегда бочку катят. Люк у вас хороший парень. Жаль не из вашей лавочки...- и ушел не оглядываясь...

А Люк пришел к Рене на следующий день - но не для того, чтоб продолжить антиколониальную деятельность, а чтоб навсегда с ней расстаться: он воздал Рене должное и решил сняться с якоря.

- В общем, прощай, как говорится, и не поминай лихом.

- Почему я должна тебя лихом поминать?

- Да мало ли что? Вдруг не так что... Посмотрел я вас, увидал кой-что интересно, но хватит. Из-за тебя только и пришел - попрощаться.

- Жаль. Опять так: ты все придумал, а слава мне достанется.

- Какая слава? - он глянул непонятливо.- Кому она нужна? С ней, пожалуй, загремишь так, что ввек не рассчитаешься. Серьезно! Посчитай убытки и прибытки. Сколько мы тут времени угрохали? И что с того? Да ничего. Нет, с этим кончать надо. Хорошенького понемножку. Пока не поздно.

- Это ты про меня? Я все к себе применяю.

- Не знаю,- протянул он с сомнением.- Про себя, скорее. Ты, может, и пролетишь.

- Почему?

- Не знаю. Может, ты какая заговоренная. Ладно. Давай лапу,- и после дружеского рукопожатия быстро пошел прочь, а широкое мосластое лицо его выразило напоследок целый набор чувств: самых неопределенных, мимолетных и противоречивых.

16

История эта наделала шума и попала в газеты. Больше всего полицию бесило, а партию радовало полное отсутствие следов и неуловимость исполнителей. Партийное руководство было полно энтузиазма и требовало подробностей и знакомства с ее автором. Дуке известил Рене, что ее хочет видеть сам Кашен, и дал телефон для связи. Он был настроен ворчливо.

- Спрашивали, а я ответить ничего не мог. Барбю сказал, что свет потушили, а это, оказывается, и в газетах есть. Иди сама рассказывай. Я вот отдуваться за всех должен. Народный банк лопнул - того гляди, "Юманите" прикроют: они в долг жили. Деньги надо доставать - четыре миллиона.

- Мы - четыре миллиона?!

- На всю страну - четыре, но где их взять? Хоть всю страну обложи... Предлагают раздавать газету бесплатно, а за это просить у людей помощи. Думают, так больше заплатят. Милостыню просить умеешь?

- Не пробовала.

- Вот и я тоже. Возьми для пробы десяток экземпляров. Они для этого тройной тираж напечатали. В новые долги, небось, влезли...

На бумажке с телефоном значилось имя Марсель. Рене позвонила - подошла дочь Кашена. Голос ее по телефону был звонок, переливчат, богат красками и оттенками, но сохранял основную, как бы заданную и неизменную тональность, напоминая этим хорошо поставленный голос отца, известного оратора, зажигавшего пламенными речами митинги и манифестации. Марсель предложила встречу и выбрала для нее местом музей Лувра.

- Вы ведь любите импрессионистов? - спросила она и, не дожидаясь ответа, воскликнула: - Мы в семье их обожаем! Мне нужно ходить к ним на свидания хотя бы раз в месяц! Я смотрю одну-две картины в день, не больше. Завтра день "Кувшинок" Моне. Это грандиозно! - и повесила трубку, не слушая, что скажет ей Рене, а та лишь вздохнула с облегчением: она была в Лувре всего раз и ей не очень хотелось в этом признаваться...

Марсель была старше ее на три года: ей было девятнадцать. Это была высокая светловолосая и светлоокая девушка-бретонка, глядевшая с симпатией и дружеской взыскательностью разом: и здесь чувствовался отец, который был когда-то учителем. Они присели во внутреннем дворике музея.

- Прежде всего передаю тебе поздравления отца и его товарищей по "Юманите". Они в восторге от твоей затеи. Все газеты о ней сообщили. Никто не знает, кто за этим стоит, но все догадываются, что наши. Отец утром за кофе сказал: ты спроси у нее, как это можно в закрытом пространстве листовки раскидать. Не для газеты, естественно, спроси, а для последующего использования. Я много, говорит, этим занимался, но у меня такое не выходило. Впрочем, говорит, выключить свет - это не она придумала, это старый трюк, а все остальное - ее изобретение...- и умолкла в ожидании ответа.

- Через потолок,- только и сказала Рене, не грешившая многословием.

- Как - через потолок? - удивилась Марсель.

- Через дыру в нем.

- Но ведь надо ее еще сделать? - не поняла та.- И как на этот потолок залезть? Со стороны зала?

- С крыши, конечно... Помогли,- совсем уже лаконично сказала Рене, и Марсель, не получив разъяснений, решила не затягивать официальной части знакомства и поспешила на встречу с "Кувшинками".- Странно,- сказала она только, поднимаясь.- Ты говоришь это как нечто естественное и очевидное, а не производишь впечатление человека, который каждый день лазает по крышам...