Тристан 1946 - Мария Кунцевич

Основу общества составляли люди среднего возраста — молодежь и старики служили приправой, подаваемой в очень умеренном количестве. Все стояли с бокалами в руках, словно на бесконечно долгом чествовании какой-то важной особы. Разговор шел приглушенный, без жестов. Отслужив первую службу у дверей, Дэвид и Вероника занимали гостей, переходя от одних к другим и уделяя всем равное внимание. Если в «Конюшне» обстановка напоминала о славных вакхических пирах, то здесь вы оказывались словно при дворе — картина та же, только в миниатюре. То, что хозяин дома и большинство присутствующих были близки к левым, нисколько не влияло ни на гостей, ни на хозяев, и прием шел как обычно, со строгим соблюдением принятых при дворе традиций.

Платья были вечерние, а меня все еще бросало в жар при воспоминании о той домашней баталии, которую мне пришлось выдержать, чтобы убедить своих болванов одеться, как того требует этикет. Должно быть, все свои более или менее приличные тряпки они не то продали, не то оставили в Пенсалосе. Кэтлин во что бы то ни стало хотела надеть какое-то невообразимо короткое платье с декольтированной спиной. Михал собирался пойти на прием в красном свитере. Я едва умолил Изольду удостоить своим вниманием черное платье, а Тристана — темный вечерний костюм, все это я купил им накануне на деньги Ванды, предназначенные на ученье Михалу. Оба они сложены так, что все сидит на них прекрасно, первое впечатление было самое благоприятное.

Как ни странно, но чем старше англичанка, тем смелее ее наряд. Женщины молодые и даже среднего возраста носят платья с довольно умеренным декольте, но старые выставляют напоказ костистую грудную клетку, демонстративно увешанную драгоценностями. Вообще англичане уважают старость до тех пор, пока она сама не начинает себя стыдиться и не говорит «пас». Даже женщины здесь редко скрывают свои годы, потому что у англичан с возрастом здоровье ценится больше, чем секс, а жизнеспособность больше, чем красота. Я очень люблю Англию.

С тех пор, как я познакомился с Михалом, он почти не изменился, разве что любовь несколько сгладила острые углы. Это все тот же угрюмый, чуть понурый шизофреник, циник и романтик в равной мере. Но к какой человеческой разновидности принадлежит Кэтлин, определить куда труднее. Сколько метаморфоз произошло на моих глазах! Во время войны — робкая девочка, прятавшаяся за материнскую спину, отца она боялась куда больше, чем бомбежки. Потом — серьезная студентка, мечтавшая о научной карьере, презиравшая мужчин, преданная матери и науке. Еще позже — и тут уже появляется Тристан — дипломатка, занятая проблемами, не имеющими ничего общего со всей ее прошлой жизнью. Такой она запомнилась мне перед тем, как Михал увез ее в Корнуолл, подыскав там «роскошную должность». А сейчас, живя со мной в одном доме, она просто ошеломила меня своей болтливостью, поварскими талантами и тем особым зарядом чувственности, который я прежде не замечал. Я не помню другой такой женщины, которая вызывала бы у меня столь сильное желание заглянуть ей под юбку.

В «Конюшне» я увидел Кэтлин в новом обличье: она словно бы притушила все огни, стала воздушной и нереальной. «Я из иного мира, — как бы говорила она. — Пожалуйста, вы можете на меня глядеть, но любить меня нельзя, а понять невозможно». Она и в самом деле казалась такой. Женщиной, красота которой разгорается своим самым чистым пламенем во имя Тристана.

И наконец, этот ужасный вечер, на который она явилась в черном платье. Она чуть было не побила меня, так ей не-хотелось его надевать, а пришла сюда, словно родная дочь этих столь изысканных родителей. И откуда, черт возьми, впечатление полной беззащитности, томный взгляд? Очарование невинности?

Дэвид, несомненно, был тотчас же ею пленен, а страдавшая астигматизмом Вероника вынуждена была навести на нее свои очки. Я подслушал их разговор. Кэтлин беседовала с Дэвидом о раскопках в Ирландии и в Бискупине, ссылаясь на «мужа»-поляка. (Меня она уверяла, что не собирается выходить за Михала замуж.) С Вероникой — автором психологических повестей — она беседовала, как тонкий знаток психологии душевнобольных. Я и не подозревал, что за недолгую медицинскую практику она успела накопить такой запас впечатлений. К разговору присоединились еще двое молодых людей — и она смотрела на них, словно мадонна, и даже против обыкновения не хлопала ресницами.

В первое время после приезда из Германии Михал тоже был страшно переменчив. Помнится, Ванда писала мне, что видит в нем не одного человека, а нескольких разных, собранных воедино. Но мне всегда казалось, что Михал своевольничает в пределах собственной натуры. В конце концов и шизофрения замыкается в пределах единого целого. Что же касается Кэтлин, то очень трудно разобрать, какова ее подлинная натура, если вообще таковая существует. Она играет множество ролей и в каждой чувствует себя отлично. Я люблю актеров, но только на сцене.

На вечере у Бартеров Михал почти все время молчал. Стоял у окна, смотрел на поблескивавшую полосками света черную Темзу, на башню Биг Бен с ее знаменитыми четырехликими, как бог Световид, часами. Михал шел по салону, словно по палубе парохода, осторожно обходя людей. Взял в руки какую-то безделушку, улыбнулся чему-то. Женщины, молодые и старые, украдкой поглядывали на него, умолкали на полуслове в надежде, что он подойдет и скажет что-то важное.

Он стоял, склонившись над полкой с горшками, найденными на раскопках в Риме, когда я увидел, как какой-то пожилой господин с козьей бородкой положил ему руку на плечо. Я подошел ближе.

— Хэлло, Михал! — заговорил тот. — Какая встреча! Отчего ты не явился еще раз сдавать экзамен? Джимми Брэдли всех поставил на ноги, а ты, как я вижу, променял занятия в Ливерпуле на лондонские салоны.

Я видел, как Михал вздрогнул и покраснел, изобразив на лице мальчишескую улыбку.

— Ах!.. Добрый вечер, профессор Осборн! Да, действительно редкая встреча… Нет, я не променял… Мне очень-жаль, но ничего не поделаешь. Так уж сложилось.

Пожилой господин захихикал, пощипывая свою козью бородку.

— А может быть, причина всех бед — женитьба моего славного друга? Видно, наш король психологов так увлечен молодой женой, что забыл о молодом архитекторе. — Он со злорадством покосился на Михала. — Верь после этого в королевскую доброту. А, скажи мне, правда ли, что у новой миссис Брэдли ноги Марлен Дитрих и бюст Мэй Уэст? — Он снова захихикал. — Опасная женщина…

Михал резко повернулся на пятке… Перед ним, озаряя политиков лучами своих улыбок, стояла Кэтлин, и Михал, схватив ее за руку, притянул к себе.