Как убедить тех, кого хочется прибить. Правила продуктивного спора без агрессии и перехода на личности - Бо Со
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Дорога была пуста, пункт назначения близок. Выброса адреналина еще не случилось, и я боялся закрыть глаза, чтобы не заснуть. За окном проносились древние византийские постройки вперемежку с ресторанчиками быстрого обслуживания и магазинами мобильных телефонов. Я то и дело тряс ногами, чтобы прогнать сонливость. «Осталось два квартала», – крикнул один из организаторов чемпионата, студент философского факультета Университета Аристотеля.
Автобус остановился у Концертного зала Салоников. Баннеры у входа украшал официальный девиз чемпионата этого года: «Дебаты возвращаются домой». Мы вошли в здание с кондиционером, где нас встретил на редкость активный гид, который с большим энтузиазмом напомнил, что ни еды, ни напитков не будет. От одной мысли и о том и о другом меня замутило.
В задней части главного зала, в похожем на пещеру пространстве с черными стенами, полом и потолком, четыре команды тянули жребий из коробки без опознавательных знаков. На листке бумаги в моей руке было написано «Открывающее правительство». Вскоре сообщили и тему: «Мы убеждены в оправданности стремления бедняков мира завершить марксистскую революцию».
Мы с Фанеле уже неслись в комнату для подготовки, когда я услышал, как один из участников спросил другого: «Да что это вообще значит?» Существовала опасность, что предстоящий раунд выродится в битву за определения, поэтому первое наше решение в ходе подготовки состояло в том, что мы должны строго придерживаться простой позиции: марксистская революция призвана отменить частную собственность. Затем мы спросили себя, что должна означать оправданность подобного явления. И решили посвятить этот раунд принципам. Наш кейс должен был кратко объяснять, почему революция, по нашему мнению, может сработать, но при этом позволял предположить, что частная собственность – настолько серьезное оскорбление человеческого достоинства, что желание людей уничтожить ее оправданно независимо от практических результатов.
Это, признаться, была рискованная стратегия: если мы не сможем убедить аудиторию посмотреть на обсуждаемый вопрос под таким углом, то вылетим, как пробка из бутылки. Кроме того, поскольку мы сосредоточились всего на нескольких аргументах, а не на множестве, у закрывающей команды на нашей скамейке оставалось большое пространство для маневра. Но в этот момент я вспомнил совет, который тремя годами ранее, перед финалом на чемпионате мира по дебатам среди школьников, дал мне Брюс, тренер моей австралийской команды.
В каждых дебатах содержатся сотни разногласий. Вам нужно выбрать, какие из них вы будете оспаривать, а какие игнорировать. Особенно это касается финала. Победители никогда не парятся по мелочам. Они знают, как найти настоящие дебаты внутри дебатов.
Когда я пересказал это Фанеле, тот расхохотался. «Так это будут наши дебаты внутри дебатов! – просиял он. – И что мы теряем?»
В половине седьмого свет в зале погас. Толпа из почти полутора тысяч человек оживленно переговаривалась в ожидании, но стоило нам выйти на сцену, как их нервная энергия приняла более тихий, концентрированный характер. Два фломастера, черный и синий, лежали на столе без колпачков; блокноты для записей готовы к работе. Я подошел к трибуне и начал.
Мадам председатель, бедные люди всего мира, независимо от страны проживания, в настоящее время живут в условиях диктатуры. Она известна как безальтернативность.
Аудитория такого размера чем-то похожа на арктический ледяной покров: сначала он кажется неподвижным, но потом что-то в нем как будто трескается, и вся махина начинает смещаться. И в чем тут проблема? В том, что этот момент во время твоей речи может так и не настать. Я набрал в легкие воздуха и продолжил.
Скованное кандалами неправедно нажитого капитала; сдерживаемое богатеями, у которых один стимул, собственные интересы, и прикованное к скале жизни потребностью в простом выживании, бедное население мира лишено шанса дотянуться до свободы и права на самоопределение, которые, как мы верим, присущи человеческому существу от природы.
По залу пробежал ропот. Я знал, что речи эти – самый что ни на есть марксистский нарративчик – радикальны, а риторика моя очень уж рьяная. Слова проходили через мое горло, заряженное каким-то странным электричеством. Но я был уверен в нашей стратегии: если нам нужно убедить аудиторию увидеть эти дебаты как нечто грандиозное, цивилизационного масштаба, нам надо задать тон, увлечь их своим примером.
Включите воображение. Когда-то люди жили в экономике совместного потребления и определяли себя как нечто большее, нежели их труд и производительность. Вот такой мир мы и поддерживаем.
Я потратил большую часть отведенных мне восьми минут на один аргумент – что частная собственность изначально чужда и враждебна человеческому достоинству. Я говорил, что источником мирового богатства были рабство и колониализм; кратко описывал провалы этой политики, приведшие к ее закреплению, и объяснял недостатки, которыми чреваты конкуренция и частная собственность.
Посреди речи спикер обычно не испытывает физического напряжения из-за сильнейшего умственного напряжения. Адреналин порождает психологическую затуманенность, сглаживающую острые грани этого опыта. Это, конечно, не означает, что стрессов во время выступления никогда не случается; они бывают, и весьма серьезные. Приближаясь к апогею своей речи и стараясь, чтобы меня слышали сквозь поднявшийся в зале шум, я чувствовал, как у меня трясутся ноги и срывается голос.
Мы ждем от оппозиции всестороннего отчета о частной собственности; о том, почему она справедлива и почему нет, ведь на протяжении всей нашей истории она оскорбляет человеческое достоинство. И мы выдвигаем этот тезис с великой гордостью.
Следующим говорил дотошный, методичный спикер из Сиднейского университета; выступление прошло в основном мимо меня, как в тумане. Парень предупреждал, что революция приведет к ужасному кровопролитию; что она будет подавлена, а зарождающаяся утопия рухнет в тартарары. «Результат имеет значение», – провозгласил он. Речь его звучала вполне резонно, возможно, даже убедительно, но я чувствовал, что меня она не задевает. Я настолько отстранился от происходящего вокруг, что едва заметил, как Фанеле встал со своего места и направился к трибуне.
Из оцепенения меня вывел один момент в опровергающих доводах моего партнера. Он несколько минут пытался вернуть дискуссию в область принципов, а затем, сделав паузу, начал говорить гораздо медленнее. Пот у линии роста его волос блестел в свете софитов. Я поймал взгляд Фанеле и понял, что у него в запасе есть что-то действительно стоящее.
Аргумент Фанеле основывался на примере восстания в Варшавском гетто. Спикер объяснил, что многие участники еврейского сопротивления, боровшиеся против нацистов, отлично знали, что идут на верную гибель, но все равно решили сражаться. Тут Фанеле для акцента поднял палец и максимально тщательно выговорил каждое из следующих нескольких слов.
Самозащита, даже гарантированно обреченная на провал, полностью оправданна… ведь сопротивление злу есть благо само по себе.
Фанеле под восторженные аплодисменты зала вернулся на свое место, и я положил руку ему на плечо. Впереди нас ждала еще добрая половина дебатов. Наша победа была далеко не гарантирована, но мы нашли те дебаты, которые нам хотелось вести.
Четыре часа спустя мы с другом сидели в соседней столовой, томясь в ожидании вердикта. В зале на сцене шла церемония закрытия чемпионата. Представители университета и местных органов власти выступали с пространными речами и обменивались церемониальными ключами. Кто-то где-то пел.
Я то не мог вынести и вида еды, то из-за стресса в один присест слопал тарелку долмы. Наконец четыре команды-финалиста пригласили подняться на сцену; все подготовились к объявлению результатов. Нам все кивали, кто-то пытался обнять. Все знали, что дебаты уже закрыты, а тот факт, что судейская коллегия заседала очень долго, почти три часа, означал, что победить мог любой из четверки.
