Пути непроглядные - Анна Мистунина

– Жива?! – спросил Рольван.

– Дышит, – коротко ответил Гвейр. – Без сознания. После сильного колдовства…

– Знаю, – перебил Рольван. – Руки, надо их перевязать.

Глубокие порезы на ладонях Игре кровоточили. Гвейр быстро кивнул:

– В ее сумке есть бинт, принеси. И вино, если осталось.

Рольван бегом бросился к лошадям. Те спокойно жевали траву, уже не помня о своем недавнем страхе. Пока он рылся в сумках, Гвейр поднялся и подошел, держа Игре на руках. Он позволил Рольвану промыть и перевязать ее порезы и только потом сказал негромко:

– Кажется, получилось.

– Да, – ответил Рольван. – Мне тоже кажется. Останемся здесь, пока она не очнется?

– Нет. Здесь тревожно. Поехали. Если получилось, мертвецы должны были умереть.

Рольван кивнул – он тоже чувствовал тревожность этого места.

– Тогда позволь, я подержу ее, пока ты сядешь в седло.

Гвейр нахмурился, но другого выхода не нашел и протянул Рольвану свою драгоценную ношу. Ребенок, и тот весил бы больше. Улучив момент, когда Гвейр отвернулся, Рольван наклонил голову и вдохнул запах ее волос, запах лесной травы и ветра. Сердце его ухнуло в бездонную пропасть, он с трудом устоял на ногах. Все женщины, сколько их есть в мире, не смогли бы вызвать в нем и капли подобных чувств.

– Давай, – нетерпеливо сказал Гвейр, наклоняясь с седла.

Рольван послушно отдал ему Игре. Поймал повод ее кобылы и подозвал Монаха. Он все еще чувствовал на своих руках ее невесомую тяжесть и с трудом мог сосредоточиться, следовал за Гвейром, как во сне. Но, достигнув края внешнего каменного круга, мгновенно очнулся.

– Получилось, – прошептал он.

Едва ли кто-нибудь хоть однажды так радовался при виде нескольких сотен разлагающихся тел. Рольван повернул голову – Гвейр правил конем одной рукой, другой обнимая сестру, чья голова покоилась на его плече, и улыбался с таким же облегченным восторгом.

– Они все мертвы, – сказал он. – Мы победили, Рольван!

– Нет, – возразил Рольван, – это не мы. Это она победила.

– Ты прав. Ну и воняет же тут! Поехали, вперед!

Вперед – через липкое, кишащее насекомыми месиво под копытами, через оскверненный вереск, к свободе и свежему воздуху, к лесу. Монах нетерпеливо вскидывал голову, норовя вырваться вперед, Рольван сдерживал его, пока они наконец не очутились под древесной сенью и свежий ветер не унес прочь смрадные запахи.

Быстро темнело, но темнота была теперь временем сна, а не призраков, временем отдыха, который заслужили они все. И больше всех – хрупкая девушка в объятиях Гвейра. Ее обморок перешел в обычный сон, она улыбнулась и пробормотала что-то, когда брат уложил ее на сооруженное из конских попон ложе и укрыл плащом. Рольван ревниво наблюдал за каждым его движением.

Теперь, когда все закончилось, у этих двоих больше не было причин терпеть его присутствие. Он силился придумать что-нибудь, хоть что-то, что позволило бы ему остаться еще ненадолго, но ничего не получалось. Когда Гвейр выпрямился и обернулся к нему, Рольван стиснул зубы, зная, какой услышит вопрос:

– Что теперь, Рольван?

– О чем ты? – спросил он нехотя.

– Что ты намерен делать? Помню наш уговор, но мне показалось, ты больше не настаиваешь на его выполнении?

– Брось, Гвейр. Ты отлично знаешь, что это в прошлом. Я не причиню зла ни тебе, ни твоей сестре, никогда больше. Но… я и впрямь не знаю, что мне теперь делать.

– На службу не вернешься?

– Нет. Эта жизнь закончилась.

Гвейр улыбнулся ему и отправился расседлывать лошадей. Рольван пошел следом, и Монах ласково ткнулся ему в лицо теплым носом. Он славно потрудился, надежный и верный друг, и Рольван поклялся, что завтра не двинется с места, покуда конь не получит весь причитающийся ему уход и даже сверх того.

– Я тебя понимаю, – сказал неожиданно Гвейр. – Я чувствовал себя точно так же, когда умер отец и я вдруг понял, что больше меня ничего не держит, а жизнь, которую я вел, мне надоела. Но раз ты жив, занятие найдется. Уж поверь.

– Наверное, ты прав.

Из всех людей на свете Гвейр был единственным, кому Рольван мог бы рассказать о причине своего смятения – если бы только он не приходился этой самой причине старшим братом. Но ждать от него понимания теперь было бы несусветной глупостью, и Рольван спросил о другом:

– Как думаешь, призраков больше нет? Я имею в виду – мог кто-то из них уйти далеко отсюда и не возвращаться на день к себе?

– Мертвецы же умерли, значит, колдовство разрушено, разве не так? – Гвейр задумался. – В любом случае, Игре должна знать наверняка. Она же Верховный дрейв, это ее главная забота.

– Она и так уже много сделала.

– Да. Поэтому пусть отдыхает спокойно, и мы займемся тем же самым. Думаю, сегодня можно не караулить.

Рольван кивнул. Ни призраков, ни мертвецов, а живым и подавно неоткуда взяться в этом месте, где столько времени бесчинствовало зло. Ночной лес больше не казался опасным, и тени не выглядывали украдкой из-за кустов, поджидая случая наброситься, но лежали на траве мягкими пуховыми клубками. Хотелось спать и впервые за долгое время не быть настороже, не подскакивать от каждого шороха, ожидая не то нападения, не то случая напасть. Рольван был уверен, что трава сегодня покажется ему мягче пуховой перины.

Он лежал с закрытыми глазами, и память заставляла его заново переживать прошедший день – день, когда Игре закрыла Врата и победила своих врагов, когда он посмотрел ей в лицо и признался, что думает о ней, а после держал ее на руках и чувствовал ее тепло даже сквозь одежду и кожаный панцирь. Вспоминать об этом было приятно, и Рольван вспоминал, постепенно погружаясь в сон. Он слышал, как Гвейр отошел за деревья, как выругался, споткнувшись обо что-то, но тут же встал и пошел дальше. Этот человек был его другом, был смертельным врагом, был соратником и мог бы стать снова другом, если бы только у них было побольше времени. Но времени, похоже, не осталось: теперь Рольван видел все ясно. Он должен уйти, если только не хочет превратиться в обузу. Гвейр и Игре больше не нуждаются в нем, и в одном Гвейр совершенно прав – занятие найдется. Не на тидирской службе, так, может быть, в дружине какого-нибудь эрга?

Или же – от этой мысли Рольван даже проснулся – в монастыре. Почему нет, если все то, что раньше привлекало его в мирской жизни, больше ему не нужно? Войной он насытился. Вино его теперь не веселит, разве что дает забыться ненадолго. Женщины? Но с тех пор, как в его сердце поселилась Верховная дрейвка, о других женщинах он думал не иначе, как с отвращением. В Эбраке все еще ждала его белокурая невеста. Рольван не раз пытался представить себе ее, представить, как он возвращается и она выходит навстречу, кидается в его объятия – но не мог. Зачем он проводил с ней время, зачем добивался ее руки? Что это было, скука, тщеславие, азарт? Чего стоит все это вместе взятое, если теперь он даже не может вспомнить ее лица?

Уж лучше в монастырь. Стать священником, исполнить последнюю волю отца Кронана. Хоть этим почтить его память, раз не смог почтить ее, как собирался, смертью убийцы. Гвейра. Который, кстати, отсутствовал уже слишком долго для человека, отошедшего по нужде.

Рольван приподнялся, встревоженный. Вокруг было совершенно тихо, ни шороха. Игре спала, лошади дремали, опустив головы. Он уже открыл рот, чтобы крикнуть Гвейра, когда услышал его шаги и в тот же миг оказался на ногах. Схватил меч. Гвейр бежал, как бегут от опасности, отчаянно, не разбирая дороги. Рольван с мечом в руках шагнул навстречу – что бы ни было там, в лесу, он не подпустит никого к Игре.

Гвейр выбежал на поляну, тяжело дыша, и упал на колени.

– Что там? – воскликнул Рольван.

– Нет, – выдохнул Гвейр, – его уже нет, оно ушло. Я не знаю, куда.

Он обхватил руками голову и замер. Рольван огляделся, но все было тихо. Тогда он опустился на колени возле Гвейра.

– Ты ранен?

– Нет, – глухо ответил тот. – Но я умираю. Оно коснулось меня. Это был призрак, Рольван.

Мгновение до Рольвана доходил смысл его слов.

– Нет… – прошептал он.

Гвейр схватил его руку и сжал изо всех сил:

– Поклянись мне, Рольван! Поклянись, что позаботишься о ней, будешь ее охранять! Она дрейв, Рольван, весь мир против нее, такие же, как ты, они придут, и…

– Прекрати, ты, идиот! Ты жив! – воскликнул Рольван, но Гвейр повторил еще яростнее:

– Поклянись, что не позволишь никому убить мою сестру только за то, что она дрейв!

– Я разбужу Игре, она тебе поможет!

Рольван попытался вырваться, но не смог. Гвейр до боли стиснул его руку:

– Клянись!

– Хорошо, хорошо, клянусь! Клянусь защищать ее, даже ценой своей жизни. Теперь отпусти!

– У нее больше никого нет, – прошептал Гвейр, разжимая пальцы.

– Заткнись. У нее есть ты.

Игре не проснулась, когда Рольван позвал ее по имени, когда прикоснулся к ее руке. Тогда он приподнял ее за плечи и встряхнул, не зная, есть ли вообще способ разорвать этот неестественный сон.