Светлолесье - Анастасия Родзевич

У входа стоял молельник – небольшая подставка с деревянной крышкой. Мы подошли ближе, и я увидела, что там почти нет места от оплавившегося воска, но горожане все равно протискивались к ней и, обжигая ладони, ставили свечи. К молельнику был прикреплен список усопших на этой седмице, чтобы каждый мог подойти, помолиться, помочь душе покойного добрым словом преодолеть чертоги пред царством Единого.

Мы заняли место в очереди, и прогнать нас, к счастью, никто не посмел. Всем явно было не по себе, но мы прятали это друг от друга: я увлеклась разглядыванием людей на площади, Минт – собственной пятерни, а Фед так и вовсе затаился в рукаве.

Терема и избы вокруг мунны почернели от времени и покосились и на закате стали похожи на вросших в землю диковинных зверей. Какие-то дома темнели провалами окон, беззубо скалились просевшими крылечками, а какие-то прятались за зарослями кустов и крапивы. Казалось, лес завоевывал город и начинал с самой значимой его части – с сердца.

Народ вокруг перешептывался, но страх перед чужаками, видимо, оказался слабее желания попасть на Чтение, и мало-помалу и за нами выросла очередь.

Наконец, на площади показался просветитель – серая и угловатая тень среди пестрой толпы. Прихрамывая на левую ногу и опираясь на посох, жрец сошел со ступеней мунны вниз. Его тут же окружили линдозерцы.

Мы придвинулись ближе, и я услышала взволнованные голоса:

– Говорят, в лесу кого-то порешило…

– …а княж-то что?

– …из столицы слыхали вести?

Просветитель повернулся, и я только сейчас заметила, какое у него уставшее лицо. Темные, почти черные пряди в этот раз убраны под жреческий убор, синие тени под глазами и брови вразлет. Молод, но возраст уже коснулся облика.

– Подпитывайте свою веру истинным словом, словом Закона. Жду вас завтра утром на Чтение, – сказал он, а затем занялся каждым вопрошающим по отдельности.

Линдозерцы, такие угрюмые и неприветливые с нами, взирали на просветителя с благоговением, и мне вскоре стало понятно почему. Гневливых он мягко осаживал, испуганных – успокаивал, а плачущих – терпеливо выслушивал. Очередь двигалась медленно, но чем ближе мы подступали, тем заметнее было исходящее от жреца мягкое золотое свечение. То ли закат постарался, то ли просветитель и вправду засиял от неподдельной любви горожан: их любовь выделяла и возвышала его над всеми.

«Кажется, вот мы и нашли самое сердце Линдозера», – подумала я со смесью восхищения и зависти.

Но также и поняла, откуда взялось тревожное ощущение от жреца при первой нашей встрече: его способность с легкостью читать других людей беспокоила. В этом было что-то знакомое…

Мы продвигались дальше, и среди горожан стали встречаться узнаваемые лица: бабушка Косома со своей семьей, приехавшие на телеге, Мафза, ее завсегдатай. Только травника среди них не было.

– А вы придете ко мне завтра? – долетел до меня голос Мафзы.

Что ей ответил просветитель, я не расслышала. А жаль. Очередь гудела от слухов, и были те, кто говорил громко:

– А что насчет пожара в лесу ночью? Видали, какой потом туман пополз?

– Обычное дело весной, – сказал просветитель. – Жаркий день. Сухая трава вспыхнула.

– Я видел, как в крепость везли чьи-то тела на телеге, – вдруг сказал один из мужиков, и все замолкли. – Как туман наполз, так я дома остался, в поля не поехал. И все видал.

Говоривший стянул с головы шапку.

– Эх, лихо окаянное! Сожрет нас всех.

– Это медведь вышел из спячки бешеным. Дружина княжа разберется с ним, – мягко ответил просветитель. – А пока что на ночь окна заставляйте. Не бойтесь, приходите на Чтение.

– А если колдуны нас потравить решили? Слыхали, что с Алым Вороном случилось? Теперь они за нашим княжем пришли!

– Тю, червонных жрецов побойся, такое говорить! – осадила разошедшегося мужика святоборийка в цветастой шали.

– Молчи, старая. Они между собой грызутся, а я как семью кормить должен?

– Ну-ка цыц, Тарась! Вы не слушайте его! Молчи, кому сказала!

Но мужик разошелся.

– Вы видали, как тела вывозили? Нет? А я видал. – Он ударил себя в грудь. – Никакой не медведь-шатун. Чудь самая настоящая!

– Ой, замолчи, Тарась, пока не поздно!

Но было поздно. Из дверей мунны, точно коршуны, почуявшие добычу, вылетели два червенца. Они скрутили Тарася и поволокли от людей. Мужик еще пробовал вырываться, но схлопотал по голове и обмяк в руках правосудия, точно безвольная кукла.

Просветитель пообещал рыдающей святоборийке заступничество и отправился вслед за ними. Я потрясенно смотрела на его удаляющуюся спину.

На площади воцарилась мертвая тишина и слышались, затихая вдали, только всхлипывания и причитания жены Тарася.

Я пришла в себя, когда кулаки свело болью. Тогда разжала пальцы и посмотрела на кроваво-красные лунки от ногтей, отдышалась и поправила наручи.

Больше на площади никто не возмущался.

Солнце зашло, оставив мерцать опаловые переливы облаков, и народ потянулся по домам, не забывая опустить медную монетку в чашу для пожертвований.

– Что с ним будет? – тихо спросил Минт.

– Плетей дадут, скорее всего, – ответил Фед сиплым голосом. – А ты не знал?

Парень нахмурился.

– Его должны судить согласно Закону. И доказать вину. А вдруг он единственный кормилец? Ну или суд должен вести сам княж.

– Минт… Здесь тебе не Сиирелл, – произнесла я.

Наемник отвернулся, а потом с горечью сказал в сторону:

– Но тот мужик был прав. Одна беда от колдовства.

Фед перебрался к нему на плечо.

– Минт, ты расстроен, но это не значит…

– Тогда любая война – зло, – прошептала я. – Любое насилие – зло. И то, чем ты выбрал добывать себе деньги и славу…

– Нам всем жилось бы легче, если бы можно было разделить мир на светлое и темное, друзья, – сказал Фед. – Но полутонов бесчисленное множество. Идемте к травнику.

Но слова наемника углями упали на наспех залатанное после сегодняшней ночи полотно моих убеждений.

– Чем же моя сила отличается от твоей, Минт? – воскликнула я. – Это то, с чем я родилась. Значит, Единый, Отец-Сол или Странник – или кто там главный сейчас – хотел этого. Я, как и ты, пытаюсь защитить тех, кто мне дорог.

– Лесёна, мы должны идти. – Фед бессильно метался на плече наемника. – Здесь нельзя так громко…

Но чем больше он пытался погасить, тем сильнее раздувал пламя. Какими-то остатками здравомыслия я понимала, что нельзя видеть в Минте всех противников колдовства, но меня несло.

– Я не могу сказать, Лесёна, но вижу, как это меняет тебя. – Минт смотрел на меня так, словно впервые видел. – Ты душу готова продать за то, чтобы стать сильной.

На мгновение я лишилась дара речи.

– Ну