Товарищ мой - Евгений Долматовский

В НОВОЙ ГЕРМАНИИ

Я нынче гость немецкого народа.Войне отдав почти четыре годаИ без остатка молодость свою,Стою с немецкими друзьями рядом,В их лица всматриваюсь долгим взглядомИ с ними гимн трудящихся пою.

Два языка, сливаясь в этом пенье,Исполненном особого значенья,Над улицей, как голуби, летят.И, как спасенный, а не побежденный,Народ немецкий, заново рожденный,Поет на свой неповторимый лад.

И вижу я: построены надежноКолонны синеблузой молодежи.Вот женщины, проклявшие войну,Вот старики, что Тельмана видали.Я знаю их тревоги и печали —Не просто строить новую страну.

И глажу я своей рукой неловкойДетей немецких светлые головки,И в сердце новый закипает стих.Нет, я не оскорбляю память павших,Расстрелянных и без вести пропавшихТоварищей, ровесников моих.

СРАЖЕНИЕ С ОГНЕМ В РАЙОНЕ ХАЛХИН-ГОЛ

Поймешь ли ты, с каким душевным трепетомЯ подъезжал к району Халхин-Гол.Дремала степь. Над ней кружили стрепеты И очень высоко парил орел.

Трава, трава на все четыре стороны...А сердце вспоминать не устаетВоенные события, с которымиЯ разминулся в тот далекий год,Чтобы принять потом на скалах СевераВ буденовке крещение бойца.То желтой, то зеленою, то сероюЯ вижу степь без края и конца.

Но что это на горизонте движется?Как будто дым? Ну да, конечно, дым.Пахнуло жаром. Все труднее дышится.А может быть, мы в прошлое глядим?Нет! Пламя развернуло наступление.Как порох — прошлогодняя трава.Над степью ветры мечутся весенние,Рождая огненные острова.Стада, гонимые дыханьем пламени,Бегут, не ведая, куда бежать.А танк советский, превращенный в памятник,Над желтой бурей высится опять.

Ревет огонь... В минуту эту труднуюИз Чойбалсана мчат грузовики.Степь оказалась вовсе не безлюдною,Всем прежним представленьям вопреки.Выходят в битву школьники с лопатами,И по равнинам скачут пастухи.Глуша огонь тяжелыми халатами,Они встают на берегу Халхи.Огонь идет на сумасшедшей скорости,Но люди мыслью подняты одной:Самим избыть свои простые горестиИ дальше пе пустить пожар степной.

...Разбит пожар, и людям не до лирики:Стоит перед глазами степь в огне.В Тамцакском клубе спят на сцене цирики[2],О юности напоминая мне.Ну да, они в буденовках со звездами,А много лет назад, в ином краю,И нам такие шлемы были розданы,Чтоб осветить звездой судьбу мою.С тобою был и в радости и в горе я,Суровая и нежная Монголия.Ты от меня своей судьбы не прятала,И руку я твою в своей держал.Ведь вместе в августе тридцать девятогоМы погасили не такой пожар!

ПОЭТАН

Когда я шел по солнечной Италии,Не Колизей меня потряс, не Форум,А быль о партизане Полетаеве,Чей образ неотступно перед взором.

Он кузнецом был,и бойцом,и пленникомИ беглецом...И стал он партизаном,Но не было известно современникам,Что он в отряде звался Поэтаном.

В бессмертье он ушел под этим именем,Не получив свою медаль Героя.А черная изба в мохнатом инееСтояла одиноко под горою.

Там жили дети — девочка и мальчики,Их женщина двужильная растила.И продуктовой не хватало карточки,И надо ль объяснять, как трудно было?

И только через два десятилетияРаскрылась тайна имени солдата.Былое горе в виде славы встретилоСемью, осиротевшую когда-то.

Однако итальянские товарищиВ открытие поверили не очень.Героя Поэтаном называючи,Считали, что их старый список точен.

А может быть, нашли для утешенияСемью? Ну что ж, таких семей немало.Ей все-таки послали приглашение —В Италию приедут сын и мама.

Состав с международными вагонамиПодходит к Риму.Встреча на вокзале,И юноша с танкистскими погонамиВедет вдову героя в темной шали.

Седые рыцари СопротивленияПодходят к русской матери в печалиИ говорят, избыв свои сомнения:«В танкисте Поэтана мы узнали».

Я эту встречу повидал воочию,Стоял в толпе, от гордости немея.И вам про Форум, Колизей и прочееСегодня рассказать я не сумею.

ПЕШКОМ В НОРВЕГИЮ

Земли полоска узкаяНа склоне сопки — странная:Березка эта русская,А та вот иностранная.Пусть обе равно стелютсяУзластыми суставами,Но здесь два мира делятсяШлагбаумом и заставами.

Весь в прошлогоднем снеге я,Дневною ночью пасмурнойИду пешком в НорвегиюС тем самым                      красным                                      паспортом.Иду сквозь слякоть скверную,Подхлестнутый порошею,Из области — в губернию,Из будущегоВ прошлое.

ПрощаюсьС пограничником,ЗдороваюсьС полицией.Совсем в другом обличииПереступал границы я.И это очень здорово —Торить тропинку старуюТогда —Парламентерами,Теперь —В парламентариях.

Весной еще не пахнет...НоВ себе я май воспитываю.ИдуВ пальто распахнутом,ИдуС душой открытою.

РУССКАЯ МАМА

Норвежской патриотке Марии Эстрем

Было все это далеко-далеко.Берег фиорда. Пейзаж иностранный.Темная кузница возле потока,Крашенный суриком дом деревянный.В хмурые горы уходит дорога.Серые скалы да розовый вереск.

В долгом раздумье стою у порога,Хоть и не заперты легкие двери.Встречусь я нынче с норвежкой, той самой,Что именуется «русскою мамой».Верю, еще будут созданы сагиПро оккупации страшные годы,О человеке великой отваги,Дочери этой суровой природы.

...Скалы стояли в морозном полуде.Был огорожен фашистами берег.Пригнаны были советские люди —Узники, пленники — в лагерь под Берген.

Тяжко пришлось им, бойцам непокорным,Их убивали — но только не пулей,Холодом белымДа голодом черным.Но не согнули их!Нет, не согнули!

Вдруг появилась откуда-то помощь:Чьи-то — видать материнские — рукиХлеб разложили в крещенскую полночьТам, где их утром погонят на муки.Кто-то носил им бинты и одежду,В горькие души вселяя надежду.Кто-то ходил по поселкам окрестным,Для заключенных еду собирая.Имя той женщины стало известно:«Русская мама»...

Так вот вы какая!Тихая, строгая, словно сказанье,Плечи укутаны клетчатым пледом.Нас усадив, продолжая вязанье,Старая фру начинает беседу:«Кофе хотите?»«Спасибо, не надо!»«Что вы, так можно норвежку обидеть.Очень я гостю советскому рада,Редко теперь вас приходится видеть.Нас разделяют границы и дали.Помню: мечтая о вашей победе,Всем, чем могли, мы друзьям помогали —Муж мой, и я, и, конечно, соседи».

Тихо мерцают поленья в камине,Воет в трубе атлантический ветер.Ждал ли, гадал я на дальней чужбинеЭту чудесную женщину встретить?Тут у меня на душе заштормилоТак, что озноба унять не могу я:Правда, все добрые матери мираОчень похожи одна на другую?Что замолчал, загрустил переводчик,Русский язык изучавший в Дахау?

Старая фру вспоминает про дочек:«Трудно мне... Может быть, мать я плохая.Три мои дочки противиться стали,Мать осуждали спокойствия ради.

Сердце от этого вечно в печали —Наша семья и поныне в разладе.Гостю я все рассказала, пожалуй,Уж извините, что не по порядку.После победы, когда уезжали,Русские дали мне эту тетрадку.Вот посмотрите».

Тетрадку раскрыл я.Сколько здесь рук расписалось упрямых,Начаты строки, крутые, как крылья,Все с обращения — «русская мама».

Русская мама!Позвольте мне тожеНесколько слов написать вам на память.Образа нету на свете дороже,Я, словно с матерью, встретился с вами.

Только найти бы святые слова мне,В мужестве вашем великом уверясь...Розовый вереск, растущий на камне,Серые скалы да розовый вереск.

ДЕНЬ ПОЭЗИИ