По Рождестве Христовом - Василис Алексакис

— Восемнадцать лет прошло с тех пор. Моему дереву восемнадцать лет.

У всех монахов разные мечты. Один грезит о женщине, другой — о дереве, третий — о мороженом. Выходит, он принял постриг примерно лет в шестьдесят. Я не попросил его объяснить свое решение. Его величественный вид отбивал охоту задавать нескромные вопросы. Он мне назвал только свое имя — Иринеос. Мы заговорили о симандрах, которые делаются из каштанового дерева, и о колоколах.

— Когда неподалеку друг от друга попеременно звонят два колокола, через какое-то время от их вибраций в атмосфере рождается добавочный звук — отчетливо слышен звон третьего колокола, непохожий на два других. Прелестное явление, но отнюдь не волшебное, как считают некоторые монахи. Они называют этот слышимый, но не видимый колокол «ангельским».

Я немного вспылил, когда Онуфриос запросил за вчерашний день пятьдесят евро. Это уж чересчур.

— А за завтрашний день сколько ты с меня потребуешь?

— Обычный тариф за восемь часов — двести евро. Если нанимаешь меня и на завтрашний день, сделаю скидку!

— Не смеши. Я тебе не денежный мешок.

Мы сошлись на двухстах евро за два дня. Что он собирается делать с этими деньгами? Спустит за одну ночь в «Цыганке». Деньги Навсикаи уйдут в карман к Корали.

Онуфриос живет в Карьесе, в отдельном доме. Примерно треть афонских монахов живет не в обители, а в одиночку, как он, или маленькими группами. Разумеется, каждый зависит от какого-либо из двадцати монастырей, владеющих всей территорией и всеми зданиями, но может устроить свою жизнь на собственный лад.

Я провел большую часть дня, фотографируя саркофаги, вазы с геометрическим орнаментом, барельефы, крепостные стены. Мы проехали немало километров. Онуфриос оказался ценным проводником и здорово мне помог. Показал одно место — в самый раз для археологов, хотя про него, возможно, и сам Прео не знает.

Сначала мы остановились в бухте Калиагра, к северу от Иверского монастыря, где в древние времена наверняка был порт, потому что она окружена руинами классической эпохи. Затем перебрались на западный берег, к оливковой роще монастыря Констамонит, где, по словам Прео, находился античный город Фисс. Проезжая через леса, безводные плато и глубокие ущелья, не встретили ни одного кабана. Оливковая роща занимает холм с террасами, которые поддерживаются стенками из больших тесаных камней. Я видел там и другие остатки древних жилищ, а также фундамент акрополя. Онуфриос не отставал от меня ни на шаг, желая, чтобы я непременно делился с ним своими скудными познаниями в археологии.

Затем я хотел вернуться на восточный берег и заглянуть в Ватопед. Так мы и сделали. Однако, не доехав до монастыря, Онуфриос предложил отвезти меня на один пляж, где море недавно открыло несколько захоронений, смыв покрывавший их песок.

Это оказались узкие продолговатые ямы, обложенные плоскими камнями и наполовину скрытые в песке. Они напоминали звериные логова. Края могил были усеяны черепками от сосудов. Я постарался сделать как можно больше снимков, решив, что в следующем году все это может исчезнуть.

Мы уселись на песчаном берегу.

— Есть хочешь?

Онуфриос пошел к машине и принес большую буханку хлеба, три помидора и две луковицы.

— Я единственный таксист, который кормит своих пассажиров!

Я так проголодался, что съел даже предложенную луковицу. Мы просидели там минут сорок пять, не обменявшись ни словом, быть может, чтобы не прерывать таинственную беседу, которая завязалась между могилами за нашей спиной и морем перед нами.

Монастырь Ватопед я заметил издалека, благодаря подъемным кранам, торчавшим из-за его стен. Как и во всех увиденных мною за день обителях, тут ведутся значительные работы. Афонские поселения обновляются сверху донизу, словно готовясь к новой жизни. Хотя ни количество паломников, ни численность самих монахов не подкрепляют этой надежды. Ватопедский монастырь насчитывает менее ста насельников, а Иверский — едва сорок. Эти гигантские ансамбли наводят на мысль о заброшенных городах, где остались одни только привратники. Вероятнее всего, отреставрированные (иногда даже роскошно) здания не послужат ничему. В стране, где социальное обеспечение, здравоохранение и образование испытывают жестокую нехватку помещений, это поневоле заставляет задуматься.

При виде византийского стяга, реющего над одной из монастырских построек, до меня вдруг дошло, что я тут нигде не видел греческого флага.

Когда мы входили в ворота, сторож как раз заканчивал свою службу.

— Пойду, возложу покаяние, — сказал он своему сменщику.

— Вы тут говорите «возложить покаяние»? — подтрунил я над Онуфриосом. — Да где вы научились такому греческому?

— Мы и другие ошибки делаем. Говорим, например, «содеять непослушание» или еще «содеять гневливость». Но если ошибку допускают все, может, это уже и не ошибка?

Я тотчас же заметил во дворе два барельефа, вмурованных по обе стороны главного входа в католикон. Оба изображали баранов, один анфас, другой в профиль.

— Все-таки не надо думать, будто мы не понимаем значения слов. Например, после долгих споров мы отменили слово христоидис, «христоподобный». На сходство с Христом никто не вправе притязать.

— И правильно сделали, оно совершенно лишнее.

Меня вдруг разобрал неудержимый хохот. Я смеялся так, как мне уже давно не случалось, согнувшись пополам и чуть не выронив фотоаппарат. Онуфриос с силой похлопал меня по спине, будто опасаясь, как бы я не поперхнулся, но это, сам не знаю почему, рассмешило меня еще больше. Мне удалось успокоиться, только когда мы оказались в секретариате монастыря и я увидел в глубине коридора, куда выходят двери кабинетов, портрет старца Иосифа в натуральную величину. У него был в точности такой же удрученный вид, как и на фотографии.

Онуфриос вошел в один из кабинетов, к приятелю, который мог бы показать нам сохранившиеся в монастыре древности, и оставил меня одного. Я сел на деревянную скамью, лицом к полуоткрытой двери, за которой кто-то говорил по телефону. Разговор привлек мое внимание, только когда говорившему позвонили по второй линии и я услышал его ответ:

— Перезвони попозже, я с министром говорю.

С каким министром? Этого я не узнал. Человек за дверью просил его о встрече от имени настоятеля.

— Было бы желательно, чтобы при беседе присутствовала министр иностранных дел. Хочешь сам ее предупредить или предпочитаешь, чтобы я это сделал?

В итоге он взял эту заботу на себя. Затем позвонил весьма известному судовладельцу. Их разговор вертелся вокруг резного креста, который судовладелец заказал, чтобы подарить принцу Чарльзу по случаю его дня рождения.

— А когда у него день рождения?.. Минуточку, я запишу.

Записав, он продолжил:

— Ты бы отсоветовал ему приезжать сюда каждый год. Разумеется, принимать его — для нас большая радость. Но не уверен все-таки, что общественное мнение его страны благосклонно смотрит на эти постоянные визиты в нашу обитель.

Наконец он переговорил с каким-то адвокатом по поводу принадлежащего монастырю земельного участка, которого домогается греческая администрация.

— На что сдался чиновникам этот участок, раз они не знают, что с ним делать? Эти невежды ни на что не способны, они даже слова такого не знают — «менеджмент»! Некоторые участки, конфискованные Венизелосом, так и не были использованы, их попросту забросили. Мы никогда не уступим ни пяди из наследия, полученного от византийских императоров.

Я подумал: услышь моя мать слово «менеджмент» в этом месте, она была бы потрясена. Еще мне вспомнилось, что говорил Цапакидис о неуважении монахов к греческому государству. «Они смотрят на Грецию, как наследники империи… В их глазах она всего лишь незначительная провинция… Их память застряла в прошлом, где-то между расколом Церквей и падением Константинополя… Знамя Византии для них ничуть не обветшало». Тем временем человек за дверью продолжал:

— Лучший способ избежать угроз экспроприации — это продать наши земли и купить здания в больших городах.

Я обратил взгляд к Иосифу. Как бы он отреагировал на эти слова? «Но он же их слышит, — подумал я, — оттого и это выражение на его лице».

Друг Онуфриоса не мог уделить нам много времени, поскольку скоро должна была начаться служба. Сначала он отвел нас в кладовую, чтобы показать два саркофага римской эпохи. Я не успел прочитать на них надписи по-гречески, но сфотографировать их все же удалось. Оба были полны оливкового масла. Я узнал, что в других монастырях масло тоже хранят в саркофагах.

Мне захотелось удостовериться, что упомянутый принц Чарльз — точно наследник английской короны.

— Он самый, — подтвердил наш гид. — Он уже не первый год посещает Ватопед. Разумеется, мы его принимаем со всеми подобающими почестями, даже обустроили ему тут вполне приличные апартаменты из пяти комнат. Несмотря на свою приверженность англиканской Церкви, он по-настоящему очарован нашей традицией. Кажется, его отец носит титул принца Греческого, а бабка закончила дни в православном монастыре, в Святой земле.