По Рождестве Христовом - Василис Алексакис

Он сделал паузу, а потом сообщил мне:

— Став монахами, они вернулись в свою страну и занимают теперь важные посты в русской Церкви!

— А из бывшей Югославии к вам такие не приезжали?

— Сегодня здесь укрыться намного сложнее, чем пятнадцать лет назад, — ответил он осмотрительно.

Беседуя с ним, я все искал средство побольше заинтересовать его историей Димитриса Николаидиса.

— У монаха, о котором я вам говорю, есть сестра восьмидесяти девяти лет. У нее много денег.

Я тоже сделал паузу, потом уточнил:

— У нее нет ни детей, ни племянников. Ей половина Тиноса принадлежит!

— Прекрасный остров Тинос, — вздохнул он. — Но там ведь ужасные ветры?

Он взялся сделать все, что в его власти, чтобы отыскать следы Димитриса. Я не забыл спросить его о коллекции древностей, упомянутой в статье Базиля Прео. Он мне сказал, что она принадлежит школе.

— Ты не знал, что у нас есть собственное учебное заведение?

Я не сразу отправился в эту школу. Сначала завернул в центр, чтобы предупредить в таксомоторной конторе, что мне понадобится машина в конце дня. Мне повезло: я нашел там Онуфриоса, вернувшегося из поездки. Он был занят скручиванием сигареты, что показалось мне странным, поскольку я еще никогда не видел, чтобы монах курил.

— Ты куришь?

— Перед иконами — никогда!

Он произнес эту фразу, которая могла бы сойти за шутку, с самым серьезным видом. Поскольку других заявок у него не было, он предложил меня проводить.

— Мне только на пользу размяться немного.

Свернув свою сигарету, он сунул ее в карман рясы, и мы пустились в путь. Если бы не он, я бы эту экспозицию не увидел. Школа была закрыта, наверное, из-за Страстной недели. Расположена она в зданиях упраздненной обители, которые примыкают к гигантской церкви, посвященной святому Андрею. По словам Онуфриоса, это самая большая церковь на Балканах.

— Монастырь когда-то принадлежал русским, но мы их прогнали. Хватит с них и Святого Пантелеймона. Будь у них две обители, они бы имели право на два голоса в совете.

— Вы ведь и грузин прогнали из Иверского?

— Не знаю, прогнали или нет, но грузин тут больше не осталось.

— Похоже, вы никого не любите, — заметил я ему. — Не любите русских, не любите евреев, не любите католиков, не любите философов, не любите женщин… Кого же вы тогда любите, можешь мне сказать?

— Бога! — сказал он, хитро сощурившись.

Нам пришлось стучать в ворота камнем, чтобы привлечь внимание сторожа. Онуфриос в конце концов убедил его впустить нас в библиотеку, где собраны экспонаты.

По правде говоря, коллекция насчитывает всего лишь несколько разбитых амфор и масляных светильников. Эти вещи ученики школы подобрали на каком-то пляже под присмотром своих учителей. Самая значительная находка — половина женской головы, безо лба и глаз. Я сделал несколько снимков, и мы ушли.

— Что это за школа?

— Самая обычная школа, с начальными и средними классами. Всего сорок учеников, от двенадцати до семнадцати лет. Спросишь, небось, как они сюда попали? Уж наверняка не по собственному выбору. Никто в этом возрасте не выбирает жизнь вне мира. Кого родители сюда поместили, кого монахи подобрали, в Греции или других православных странах. Тут они не могут получить воспитание, которое подобает их возрасту, и мы не должны бы иметь права держать их вдали от женщин. Удивляюсь — и не только я, — как это Греческое государство допускает существование этой школы. Ты-то сам знаешь другое заведение в Европе, где бы к детям относились так не по-человечески? Где бы их учили не жить?

Он закурил свою сигарету только в машине, по дороге в Иверский монастырь, расположенный на восточном берегу. Грунтовка была еще хуже той, что связывает Дафни с Карьесом. Я рассказал и ему о брате Навсикаи, сообщил те же сведения, что и представителю Священного Собора, добавив всего лишь, что Димитрис обожал природу и мог целыми часами наблюдать за муравейниками.

— За муравейниками? — переспросил он. — Это мне что-то напоминает.

18.

В восемь часов вечера в Иверском монастыре было уже темно и все закрыто. Я ничего не смог рассмотреть, поужинать тоже. Вечерняя трапеза давно кончилась. Монахи и паломники разошлись по своим кельям. Архонтарис тоже исчез, устроив меня в просторной комнате с двумя окнами на море. Под кроватью я обнаружил пару пластиковых сандалий.

Около двух часов ночи меня разбудил стук молотка. Наверное, из-за атмосферы, царящей на Страстной неделе, это мне напомнило о распятии Христа. Удары следовали в определенном ритме, прекращаясь и возобновляясь через регулярные промежутки. Позже я узнал, что монахи крайне редко пользуются колоколами. О начале церемоний они объявляют с помощью симандра, особой дощечки, по которой бьют деревянной колотушкой. Говорят, что Ной загонял животных в свой ковчег, стуча по доске.

В семь утра, когда я вышел из своей кельи, день давно начался. Утренние службы закончились, повар-монах готовил завтрак. Албанские рабочие, нанятые для ремонта, уже вовсю трудились — снимали старые полы, чинили стены и плитняковые крыши, доставляя стройматериалы наверх с помощью подъемных кранов.

Я быстро заметил, что монастырь гораздо больше, чем я себе представлял, и требуется не один час, чтобы осмотреть его целиком, обследовать все здания, поставить свечку в каждой церкви, обойти гигантские крепостные стены. У этого города есть центр, католикон — главный храм, окрашенный в темно-красный цвет (этот оттенок по-гречески называют «византийским»). Двери его были заперты. Я заметил две зеленые мраморные колонны, напомнившие мне дом в Кифиссии; быть может, они происходят из храма Посейдона, стоявшего, по мнению археологов, на этом самом месте.

Зайдя в другую церковь, я увидел фреску, похожую на ту, что описывал Везирцис, с той лишь разницей, что древние мудрецы тут были одеты не как византийские государи, а скорее, как восточные шейхи. У четверых из них — Софокла, Платона, Аристотеля и Плутарха — были тюрбаны на головах.

Мы договорились с Онуфриосом, что он заедет за мной в девять часов. Я вышел в главный двор, где прохаживалось всего несколько десятков паломников. Это совсем не было похоже на толпу, которую мне обещали. Если в обычное время народу еще меньше, значит, монастыри и впрямь не очень-то посещают. Какой-то завсегдатай делился опытом с группой молодежи. Советовал обязательно выпить воды из источника святого Афанасия, который находится по дороге в Великую Лавру.

— Как раз на этом месте Афанасий, когда у него было туго с деньгами, встретил Пресвятую Деву, и она пообещала ему помочь.

Другие паломники с возмущением комментировали размещенное в Интернете объявление какой-то голландской турфирмы, которая предлагала экскурсии для гомосексуалистов на Миконос и на гору Афон. Услышал я и человека, утверждавшего, что преподобный Паисий намного превосходил своими способностями йогов и что он мог по желанию исчезать и вновь появляться где захочет.

— Когда я виделся с ним в первый раз, он мне напомнил несколько эпизодов моей жизни, которые я совершенно забыл.

Я вошел в книжный магазин, занимавший первый этаж одного из зданий. Посреди помещения за внушительным письменным столом восседал старик лет восьмидесяти, с белой бородой и розовыми щеками. На нем был колпак, похожий на католическую скуфью, прикрывавший ему только макушку, а в руке он держал на манер скипетра большую палку.

— Это чтобы кошек выгонять, — пояснил он мне. — Я их не люблю.

— Я знаю одну даму, которая их тоже не любит.

— И она права.

В его произношении, слегка искажавшем слова, чувствовался отзвук чужого языка.

— Хотите чего-нибудь?

Любезность монаха внушила мне доверие, и я, осмелев, признался, что очень хочу кофе.

— Превосходно! Я сам вам его сварю! Но предупреждаю: он у меня чуточку крепковат!

Он встал и направился, ковыляя, в глубь магазина, где была устроена крохотная кухонька. Когда он мне принес кофе, да еще и с печеньем, как в хороших заведениях, я почувствовал бесконечную признательность.

— Вместо сахара я вам капнул кленового сиропа. У меня сестра в Канаде.

— Вы жили за границей?

Оказалось, что он родился во Франции, в богатой семье, наполовину греческой, наполовину французской, владеющей большими лесными угодьями в Нормандии и домом в Эврё. И не просто домом, а усадьбой самого аббата Прево, написавшего «Манон Леско». Он убежден, что в 1789 году, когда бушевавшие толпы жгли вокруг прочие дворянские имения, это пощадили из уважения к призраку знаменитой героини. Он надеется вновь увидеть Нормандию и дерево, которое сам посадил в семейных владениях, перед тем как ответить на призыв Бога.

— Восемнадцать лет прошло с тех пор. Моему дереву восемнадцать лет.